— Что будем делать, Анатолий Иванович?

И в хорошее время Кузьмин не разговорится, а тут, когда за каждое слово надо ответ держать, трудно было ждать от него быстрых решений. Был бы типовой, описанный в инструкции случай, а то ведь нештатная ситуация. Черт его знает, как оно будет, как поведет себя самолет дальше.

— Колесо встало заслонкой… — начал было объяснять Глебов, но Кузьмин его остановил.

— Да я видел, — сказал устало. И дальше вопреки ожиданию твердо, без тени сомнений: — Катапультироваться!

Решение старшего инженера не произвело, казалось, впечатления только на электронные часы под потолком — как мигал зеленоватый проблеск секунд, так и продолжал мигать.

Да, такая возможность предполагалась, витала в воздухе, но неужели это действительно случится? Неужели ничего больше нельзя предпринять? Неужели нет иного выхода?

Планшетистка, сняв наушники, так и не донесла их до стола, во все глаза смотрела на руководителя полетов: что скажет он? неужели согласится?

Скрипнуло под Глебовым кресло на винтовой опоре. Не сразу, но Глебов сказал:

— Не будем спешить, Анатолий Иванович. Запас топлива на самолете позволяет подумать.

— Думай не думай… Представьте себе трехколесный велосипед, у которого выкручено боковое колесо. — Не настаивал, не убеждал, а вроде как сам с собой рассуждал Анатолий Иванович.

— Они сразу после касания выпустят тормозной парашют! — Не мог Глебов смириться с мыслью взять и так просто потерять машину.

— Вы думаете, парашют спасет? А если самолет волчком закрутится на ВПП? А если кувыркнется через нос вверх колесами? Чем его тогда удержать? А вдруг парашют не выпустится или оборвется? Нет, только катапультироваться! Потеряем машину, но люди спасутся. — С инженерной точки зрения благополучный исход посадки не гарантировался.

Глебов запросил у Миловидова остаток топлива. Тот успокоил:

— Расход в норме!

Значит, время на размышления еще есть.

Зазвонил телефон, дежурный штурман снял трубку, представился и тут же передал ее Глебову, шепнув на ходу: «Командующий!» Быстро же проходит оперативная информация.

— Здравствуй, Глебов! — Командующий почти всех вертикальщиков знал в лицо, и не секрет, что относился к ним с симпатией. — Что с Вязничевым?

Глебов коротко доложил.

— Вы полностью оценили обстановку?

— Пока нет, товарищ командующий.

— Не тороплю. Я тоже консультируюсь с главным инженером. Дал запуск спасательному вертолету?

— Пока нет.

— Давай! Второе: пусть Вязничев займет высоту, безопасную для катапультирования.

— Понял.

— Окончательное решение доложить мне лично!

— Есть!

И там, наверху, судя по всему, закрутилась машина.

Косвенным образом напряжение доходило и до летчиков в воздухе. Они понимали, конечно, из каких соображений дали готовность спасателю, предупредила выдерживать заданную высоту. На земле сейчас запарка: считают, прикидывают, уточняют. Но к какому придут выводу?

И в самолете у них состоялось нечто вроде совета.

— Что будем делать, Миловидов? Какие у тебя соображения?

Как бы ни было, а последнее слово за летчиками. В их руках самолет. Вязничев спрашивал не потому, что не знал, как поступить. Информации с земли о причине кренения было достаточно, чтобы полностью определиться. Но он в самолете не один. И, спрашивая, думал о том, чтобы вопросом не повлиять на выбор летчика. Как он считает правильным, так и должен говорить. Вязничев ждал, что ответит Миловидов. Это было важно.

— У меня, товарищ командир, не соображения, а решение: я буду сажать самолет!

То есть ты, командир, поступай как хочешь, а я как знаю.

Вязничев не оскорбился:

— Мое решение — тоже садиться! Но зачем нам рисковать обоим?

— Командир, решение на катапультирование каждый летчик принимает самостоятельно.

То есть он предлагал Вязничеву воспользоваться парашютом.

— Тогда окончательно: будем садиться!

Вязничеву ничего не оставалось теперь, как надеяться на мастерство Миловидова. Он в передней кабине, ему и выполнять посадку. Много ли инструктору видно из задней.

И с ними повторилось то, что повторяется всякий раз, когда возникает в небе так называемый особый случай: на земле думают, рассчитывают, а потом запрашивают, что скажут сами летчики.

— Ноль тридцать пять, ваше решение?

Миловидов ответил сразу, однозначно, как давно решенное:

— Садиться!

Итак, что хочешь, то и выбирай: летчики — за посадку, инженер — за катапультирование. Как ни особый случай в авиации, так прямо или косвенно, но ни один не обходится без руководителя полетов, ему и отвечать по всей строгости закона; посадил летчик самолет — честь ему и хвала, случилось несчастье — виновником остается руководитель полетов: не сумел грамотно оценить обстановку.