Холодком надвигающейся бури пахнуло на меня, когда в машине рядом с Мамаевым мы увидели Виктора Дмитриевича Кукушкина. Теперь-то и вспомнилось, что они же, как мы с Юрой, живут в одном подъезде. Дом-то у нас один, только подъезды разные.

Чечевикин погрустнел. Я ждал того неизбежного дня, когда Юра решит, что автомобильные каникулы кончились и пора приниматься за дело.

Ждать пришлось недолго. То была обычная предварительная подготовка, те же столы и неизменные места.

Юра извлек добытый где-то, не иначе как в архиве, самый доходчивый учебник по самолетовождению и красным фломастером обвел параграф: «Радиотехническая система ближней навигации».

— Вот тут! — подвинул он книжку Мамаеву.

Сергей пробежал глазами заголовок, поразмышлял и отодвинул учебник назад:

— Знаешь, Чек, мне это не надо!

Их стол находился за моей спиной, но я предпочел не видеть сейчас лица Чечевикина. Можно было представить, как сошлись его разлетистые брови, — в минуты гнева штурмана вызывали они ассоциацию чего-то изготовившегося к прыжку.

— Почему не надо? — спросил Юра не сразу.

— Я располагаю в своем активе достаточным запасом знаний! — Мамаев в спорах всегда начинал косноязычить.

У Юры хватило сил не выгнать сразу своего помощника из-за стола:

— В твоем активе только общие понятия! Садись и читай!

Мамаев не смел ослушаться. Но это было ему последнее задание.

Я знал другое: спокойная жизнь у меня кончилась и мне не стоит обольщаться ближайшим будущим экипажа.

А я считаю, что катастрофа началась с того дня, когда наш Мамаев связался с этим Кукушкиным! Кто такой Кукушкин? Чтобы ни у кого не сложилось предубеждений, рассказываю: это обаятельный человек, компанейский парень, понимающий начальник. С какой стороны ни посмотри на него — только одни достоинства. Он никогда не начнет умничать, принимать деловой вид, хитрить, водить за нос, тянуть время. Все у него просто, ясно и точно: с юмором, с подъемом, в хорошем настроении. Я говорю это без иронии. Так оно и есть. Поверьте мне на слово: я его знаю около двух десятков лет! Не поверите — зайдите к нему в гости. Вас встретит радушный хозяин, нисколько не обескураженный незваным визитером. Он примет шинель, и вы увидите в его мягких, шоколадного отлива глазах только сердечное расположение. Если вы внимательны, то отметите его прогрессирующую полноту, хотя рост за все наши долгие годы так и остался неизменным, в пределах ниже среднего. В несколько отяжелевшем от излишнего веса лице Виктора Дмитриевича есть что-то от Жана Габена, но зато темперамента он прямо противоположного: ближе к холерикам. Вам не придется скучать у него за столом, вы узнаете десятки интересных историй, рассказанных хозяином с чувством слова и меры, вы будете смеяться до слез, а уходя, непременно пожелаете прийти сюда еще раз.

Многие считают, что вот Кукушкин и Чечевикин в полку — два разных полюса. Не знаю! Я могу поклясться, что не испытываю к Виктору Дмитриевичу ни малейшей доли неприязни.

А вот дружить с Кукушкиным — это уже совсем другое — не смогу никогда. Не знаю, кто как, а мне бывает достаточно только одного случая, чтобы отстраниться от человека и потом всю жизнь смотреть на него, как с другого берега. Скорее всего, это плохо. Так у меня получилось и с Кукушкиным.

Он тогда еще был старшим лейтенантом, и мы вместе несли службу в комендатуре: я — дежурным по караулам, он — моим помощником. Ночь у меня прошла в разъездах по постам, а утром следующего дня с благосклонного повеления коменданта я прилег вздремнуть в комнате отдыха.

Проснулся я от крика. А перед этим приснилась мне наша деревня в нереально матовом свете, простиравшийся от наших курганов простор и табун лошадей на перегоне. Сам я двенадцатилетним подпаском, вырвавшись на верном Козыре вперед, хочу повернуть табун на плотину, чтобы уберечь сенокос, и вижу — не справляюсь. Лошади летят во весь опор на меня, и я слышу их приближающийся топот; не вид рассвирепевших чудовищ, а именно топот вселяет в меня ужас.

— Отрывай его! — диким голосом кричал Бузун, бывший в табуне самым кротким жеребцом, и первым устремился на меня с расщеренной пастыо. В такой пасти не только моя голова, но и весь я мог бы исчезнуть бесследно. Я заслонился руками.

И проснулся от крика. Топот действительно был, от него я спасался, судорожно натягивая на голову шинель, но крик подхватил меня так, словно кто пырнул в бок штыком.

— Отрывай его! — гремел в длинном коридоре с отполированным до блеска полом голос коменданта.

Я выскочил из комнаты отдыха. Комендант стоял в разъеме коридора, спокойно прислонившись плечом к притолоке, а за ним, в прихожей комендатуры, где и находилось рабочее место дежурного по караулам, шла какая-то схватка: слышен был топот, хриплое дыхание, что-то ломалось.

— К стенке прижми, — руководил комендант издали.

Возле барьерной стойки шла борьба. Уцепившись в планшир, что-то доказывал Шматок. Я сразу узнал его по огромной плешине, сходившей клином до воротника. Кукушкин, обхватив Шматка сзади поперек, пытался оторвать его от перегородки и не мог, лишь приподнимал от пола. Был Виктор похож на муравья, вздумавшего справиться с еще живой мухой. Стойка трещала, выворачиваясь с корнем. Старший лейтенант Шматок пришел сюда, перед тем как я пошел отдыхать. Был он навеселе, но с комендантом встретились они старыми друзьями. А теперь как понимать? Что-то не поделили и тот решил упрятать Шматка в камеру?

— Кукушкин!

Нет, не услышал меня. В этот момент он как раз оторвал Шматка от стойки и так, не выпуская его из рук, скользя спиной по стене, грохнулся рядом с ним на пол. Но оказался несравненно проворнее. Тут же кинулся сверху и сноровисто подхватил Шматка под мышки, чтобы тащить в камеру. Затрещала на Шматке форменная рубашка. Я стоял в замешательстве, не узнавая Кукушкина. Ничего человеческого в его лице не осталось; в симпатичном, припухлом еще лице с мягкими губами. А было бессмысленное рвение фаната, слепо ринувшегося исполнять чужую волю.