– Мы не похитили ее. Она сама попросила, чтобы ее увезли.

Кажак вздохнул.

– Для волка-демона тут может не быть никакой разницы.

Дасадас посмотрел мимо Кажака на небольшое скопление кибиток на краю общего стада. Животные жадно поедали только что пробившиеся свежие побеги травы; женщины сушили свои вещи на веревке, натянутой между кибитками. Эпона стояла в стороне, наблюдая и вспоминая, что в Голубых горах она носила выстиранные в воде одежды.

Ее стройная фигурка приковала к себе глаза Дасадаса. Сделав над собой усилие, он отвернулся, прежде чем Кажак успел проследить направление его взгляда.

– Значит, по-твоему, Эпона не использовала магию, чтобы волк последовал за нами, оставив в покое всех остальных членов племени? – спросил он.

– Кажак теперь думает, что волк все равно последовал бы за нами. Ему нужны мы, этому волку. Он не насытился кровью Басла. – Кажак теперь ясно понимал это и был рад, что по настоянию Эпоны взял с собой Дасадаса. Они должны бороться с этим демоном все вместе, ибо поодиночке он, несомненно, уничтожит их всех. А вместе они, может быть, одолеют его. – Если волк хочет нас наказать за то, что мы похитили Эпону, почему бы не отослать кельтскую женщину обратно?

Кажак повернулся к Аксинье.

– Нет, – громовым голосом прокричал он. – Эта женщина – моя женщина. Кажак не отошлет ее обратно, Кажак никому ее не отдаст, Кажак ни с кем не станет ее делить. Ты понял? Вы оба поняли? – Он посмотрел в упор на Дасадаса. – Мы не отдадим ее. И если понадобится, будем сражаться с этим волком. Договорились?

Они не могли смотреть в его яростные глаза. Оба мужчины потупились, качнули головами.

– Договорились, – сказал Дасадас.

«Эпона, – произнес он про себя. – Эпона. Нам придется быть очень осторожными, Эпона. Но по крайней мере я буду видеть тебя каждый день. Может быть, этого будет достаточно».

Конечно, недостаточно, но он, Дасадас, готов ждать. Охотник иногда вынужден быть очень терпеливым, если охотится за ценной добычей.

Жизнь летом в степях, как и предвидела Эпона, сильно отличалась от жизни зимой в кочевье. Чтобы выжить в самое суровое время года, надо было собираться всем вместе, бережно сохранять искры жизни вплоть до самой весны, но наступление лета возвещало переход к истинно кочевому существованию, вольному, не связанному никакими путами существованию, как нельзя более лучше приспособленному к безграничным степям.

В центре всей жизни кочевников стоял их скот. Скифы не только выращивали лошадей и ездили на них; их жизнь была так неразрывно слита с жизнью животных, что они представляли собой некое подобие легендарных греческих кентавров.

Они жили, ели, даже спали на своих лошадях; постоянно следовали за ними в их непрерывных поисках лучших пастбищ, ведя с собой крупный рогатый скот, овец и коз, чье существование также зависело от лошадей. В теплое время года женщины заботились об этих животных, лечили их болезни, стригли густо отросшую за зиму шерсть, валяли войлок, но мужчины целиком отдавали все свое внимание и заботу лошадям.

Ничто другое в летнюю пору не имело для скифов никакого значения. Небольшими группами они рассыпались по поверхности Моря Травы. Так дождевые капли рисуют небольшие колечки на глади большого пруда. Колечки превращались в кольца побольше, эти кольца зачастую соприкасались с кольцами, образованными другими племенами. Шла оживленная торговля, велись хвастливые разговоры, происходили состязания: в скачках определялись лучшие племенные животные; лихорадочно обсуждалось спаривание, разрешение от бремени и обучение молодых лошадей. Долгие дни были заняты разговорами о лошадях. Звездные ночи были также заполнены разговорами о лошадях.

Эпоне это нравилось. «И для этого я сюда и приехала, – повторяла она себе. – Именно этого я и хотела».

Кажак был глубоко огорчен ссорой между ними, хотя и не показывал Эпоне, как сильно он расстроен. Не так уж трудно было отразить доводы, порожденные гневом, да, это он мог бы сделать, стоило только ее рассмешить, и ее гнев улетучился бы, она тотчас же обо всем забыла бы. Но эта их последняя ссора зашла слишком далеко, чтобы можно было загладить ее так просто, нет, этого Эпона не забудет. С тех пор как Эпона узнала, что она не его жена и никогда не будет считаться полноправным членом скифского племени, она как будто отгородилась от него стеной. Ему недоставало ее тела и, к его удивлению, еще сильнее недоставало ее духа.

Как он и предвидел, сумеречное голубое небо наводило на него тоску, он чувствовал себя одиноким. Другие женщины – Талия, Гала, Неджа, Ро-Ан – не могли смягчить глубокое чувство потери, которое испытывал Кажак. Ощущение было такое, будто умер брат.

Кто-то более дорогой, чем брат. Более дорогой, более близкий. Он даже не подозревал, что может испытывать такую боль, как боль от этой потери.

И он делал все, чтобы завоевать ее вновь.

В знак своей доброй воли он предложил ей ездить на любой, какая ей понравится, лошади, за исключением его жеребца. Эпона, сидя на хорошем коне, с луком и стрелами в своем горите, вместе с мужчинами разъезжала вокруг стада, удерживая его в определенных границах, возвращая отбившихся, леча болезни или раны.