Совсем недавно Ригантона испытала сильное потрясение. Хотя ей не раз случалось видеть сожжения, воспоминание о смерти Бридды непрестанно преследовало ее, она как бы воочию видела пожиравшее ее пламя, слышала отчаянные вопли, поэтому все в ней противилось тому, чтобы ее тело после смерти было предано сожжению. До сих пор она почти не задумывалась о предстоящем переходе в другой мир; горный воздух не способствовал распространению болезней, которые время от времени опустошали низменность с ее реками, смерть казалась далеко-далеко, если она и уносила кого-нибудь, то только стариков. А Ригантона отнюдь не считала себя старухой. Она чувствовала себя так же бодро, как и в молодости. А когда смотрелась в отполированное бронзовое зеркало, у нее было такое ощущение, будто ее лицо ничуть не изменилось с тех пор, как они с Туториксом поженились.

Конечно, рано или поздно она состарится, думала она. Но, когда после смерти мужа Ригантона посмотрела в зеркало, она едва узнала свое постаревшее, высохшее лицо. Отныне у нее не осталось ничего, кроме богатства.

Вот тогда-то она решила, что постарается забрать с собой в другой мир все, что у нее есть, чтобы и там она могла жить в свое удовольствие. И такая возможность есть. Ею широко пользуются другие племена и народы, применяющие обряд погребения. Они верят, что это лучший способ перейти в другой мир. И она тоже будет в это верить.

Старый Дунатис откашлялся и встал. Все почтительно повернулись к нему. Много лет назад, когда Дунатис был еще молодым шахтером, не имевшим даже короткого меча и метательного копья, его жена родила двух детей от старого сказителя Мапоноса. Оба они оказались друидами. Сперва родился Поэль, затем на свет появилась Тена. Дунатис пользовался особым уважением среди кельтов, которые – в честь детей – щедро одаряли его дарами. Он построил себе дом на высоком крутом склоне, куда могли подняться лишь орлы. Молва утверждала, что он пользуется особым покровительством Духа Горы.

– Вот уже много поколений мы сжигаем тела умерших, и вот уже много поколений мы процветаем, – проговорил Дунатис своим сиплым голосом, глядя на Ригантону суровым взглядом, взглядом ревнителя традиций.

– Туторикс и я, как принято между мужем и женой, иногда обсуждали эту тему. Наш сказитель, если вы помните, рассказывает, что на заре жизни нашего племени мы обитали далеко на востоке, на большой равнине, тогда мы не жгли, а погребали умерших в вырытых в земле ямах.

Взоры друидов и старейшин обратились на Поэля, и сказитель кивнул, подтверждая слова Ригантоны.

Глаза Ригантоны заискрились, она почувствовала, что одерживает верх.

– Я только призываю вернуться к доброму старому обычаю, когда покинувших этот мир погребали. Заслуживает ли вождь кельтов, чтобы его оставленную духом плоть сжигали, а прах ссыпали в жалкую урну, пригодную лишь для хранения плавленого жира, и туда же клали несколько безделушек? Нет. Если после смерти у нас остаются долги, мы можем уплатить их в ином мире, почему бы не захватить с собой и наше богатство? Как поступают другие. Неужели мы уступаем в мудрости этрускам? Неужели у нас недостанет мудрости предать тело вождя погребению, как того желал вождь в разговорах со мной? – Этот последний аргумент она выложила, как торговцы выкладывают слиток золота, в полной уверенности, что это поможет преодолеть все возражения. Кто может знать, какое пожелание высказал вождь своей жене на их ложе?

Это был хитрый ход. Ригантона напомнила старейшинам, что, возможно, в этот самый момент вождь наблюдает за ними из других миров, оценивая реакцию каждого. Было бы очень опрометчиво прогневать дух такого человека, как Туторикс. В молодости он был сильнейшим воином во всем племени; вполне вероятно, что, освободившись от старой плоти, он вновь обрел прежнюю силу. Все хорошо знали, что он никогда не прощал оскорблений и сурово за них мстил. Вот только вопрос: в самом ли деле он желал, чтобы его тело было предано земле…

Дунатис погладил свою редкую седую бороду.

– Тут есть повод хорошенько подумать, – сказал он Ригантоне, наблюдая, как она водит сжатыми пальцами вверх и вниз по жезлу, привлекая к себе все взгляды, вновь воскрешая могущество Туторикса в этом доме. Жезл олицетворял высшую власть.

– Мы не можем взять на себя ответственность за подобное решение, – добавил, помолчав, Дунатис. – У нас есть только право советовать. Решать же, ввести новый обряд или изменить старый, должны друиды.

– Но у вас не будет возражений?

Дунатис обвел взглядом круг старейшин, читая по глазам их мнение.

– Нет, – сказал он, повернувшись к Ригантоне. – У нас не будет возражений, если друиды дадут свое согласие на такой обряд.

Ригантона обернулась к пяти друидам, сидевшим, тесно, плечом к плечу, прижавшись друг к другу.

– Что скажут жрецы?

Кернуннос встал лицом к жене покойного вождя.

– Ты предлагаешь очень серьезную перемену, Ригантона, – сурово произнес он. – Предлагаешь изменить старый обряд на новый, и я отнюдь не уверен, что это принесет благо нашему племени… Духи входят в этот мир совершенно нагими, чтобы поселиться в теле человека, животного или растения; мы не знаем, почему именно искра Великого Огня Жизни отдает предпочтение тому или иному телу. Некоторые вновь и вновь возвращаются в человеческом облике, другим это не дано. Но после того, как дух истощает все возможности, заключенные в теле, он переселяется в другое тело, ибо жизнь всегда в движении, в вечном поиске. В самом ли деле при переходе из этого мира в другой дух нуждается в земных богатствах, которые будут лишь отягощать его? Зачем ему взваливать на себя это бремя, когда он явился сюда налегке? Не лучше ли для духа, чтобы он вознесся на огненных крыльях, чтобы ничем не обремененным начать свое новое существование?