Клубящийся серый туман. Свет. Где-то далеко свет, но серый туман сгущается. В нем мелькают какие-то тени. Ее тело, простертое на ложе, сотрясает дрожь, но она не знает об этом. Ибо самой ее здесь нет, она находится где-то еще, но, во всяком случае, не в том расплывчатом, зыбком мире сна, где она блуждала в детстве.

К ней приближается некая тень, и она пробует с ней заговорить, но не на обычном человеческом языке. Слова рождаются в ее голове в форме мыслей, таким же образом она получает и ответ на них. Но витающая возле нее тень не Бридда, она не знает Бридды, которую надо искать где-то еще. Эпона бежит дальше, по направлению к свету, показавшемуся ей таким прекрасным. Там царят тепло и яркий блеск; там-то и должна находиться Бридда, посланная к Духу Огня.

Здесь передвигаются по-иному, не так, как в их мире, с помощью ходьбы, а с помощью воли, но, перемещаясь, Эпона сознает, что вслед за ней тянется некое невесомое вервие, прикрепляющее ее к ложу их дома. Дух подсказывает ей, что это вервие ни в коем случае не должно быть порвано, если она хочет возвратиться обратно, таков один из законов того места, где она находится.

Эпона продолжала свои поиски. Она чувствует, хоть и не видит, видит, хоть и не понимает. И вдруг вблизи слышится такой знакомый, такой заразительный, по-детски веселый смех.

– Бридда?

Она пытается приблизиться к умершей и обнаруживает, что проходит сквозь твердые на вид предметы так, словно это вода. И вдруг над ней распахивается звездное небо – однако звезды на этом небе сплетаются в незнакомые узоры. Здесь-то и находится Бридда, она озарена этим прекрасным, манящим к себе светом, но не составляет его части… Эпона хочет коснуться Бридды, обнять ее на прощание, но понимает, что здесь такое общение не принято. Они уже общались… в другое время года… но в этом месте нет разделения на времена года… нет сейчас, нет тогда, есть лишь направления, можно двигаться вперед или назад… или стоять на месте, или затеряться среди этих странных звезд…

Так легко соблазниться бестелесной свободой, но что-то в Эпоне упорно сопротивляется, восстает против этого. Она убедилась, что с Бриддой все в порядке… она довольна… продолжает существовать, а это все, что она хочет знать. Только это, не больше. Сейчас же она хочет вернуться домой, на свое мягкое ложе, хочет вернуться в свое привычное обличие.

Эпона сильно задрожала, у нее было такое впечатление, как будто она провалилась сквозь ложе, живот больно заныл. Открыв глаза, она увидела на бревенчатых стенах отблески пылающего костра. Она услышала позвякивание железной цепи: Ригантона поднимала бронзовый котел.

Успокоенная, она вновь закрыла глаза и погрузилась в крепкий, без каких-либо видений, сон.

Утром Окелос был все еще в мрачном настроении. Он и не подумал отправиться в шахту. Еще до того, как солнце перевалило через горы, он уже слонялся по дому.

Эпоне было жаль его. Он очень любил Бридду и глубоко переживал ее смерть. Она вспоминала, как брат когда-то играл с ней, всячески заботился о ней, и как часто она гордилась им после каманахта.

Когда в ответ на какое-то безобидное замечание Ригантоны Окелос проворчал что-то еле слышное, мать вышла из себя. Она и сама была в скверном настроении. Теперь, когда Бридды больше нет, она почти не сможет отлучаться, придется следить за огнем и маленькими детишками; а за дверью сияло горное утро и воздух пьянил, как вино. Бридду должны были бы принести в жертву маркоманни, а не кельты. Повешенная на дереве, она умерла бы медленной мучительной смертью. Именно такую она и заслужила.

– Что ты путаешься у меня под ногами? – сердито спросила сына Ригантона. – Как я могу что-нибудь делать, когда в доме торчит взрослый человек? Туторикс, вели ему убираться отсюда; меня тошнит от одного его вида.

Туторикс и сам, мешая домашним хлопотам, в это утро умывался и одевался необычайно долго.

– Ступай в соляную шахту, – велел он, бросив суровый взгляд на старшего сына. Это было повеление, не просьба. Со смертью Бридды все в доме сразу переменилось. Окелос потерял свое прежнее положение. Отныне он не женатый человек и вынужден есть то, что ему приготовит мать. Если он прогневает Туторикса, тот может прогнать его из дома, и ему придется жить одному, без жены в хижине, не взяв с собой никаких дорогих вещей, кроме тех, что нажил он сам, а дом Туторикса, в случае его смерти, будет принадлежать Алатору.

Окелос надел шахтерские одежды и вышел из дома. Но вместо того, чтобы направиться к шахте, он остановился снаружи и стал смотреть на почерневшее место на площади, где накануне горел погребальный костер. Эпона, последовавшая за ним, с состраданием увидела в его глазах горькое отчаяние.

Ей захотелось утешить его.

Она подошла к нему и тихо сказала:

– Не горюй о Бридде. Она снова счастлива и смеется по-прежнему.

Он удивленно взглянул на нее.

– О чем ты говоришь?

– Я видела Бридду сегодня ночью. Я побывала в других мирах… она там. Я была вместе с ней.

– Такого не может быть.

Спина у Эпоны как будто одеревенела; в мягких линиях ее подбородка проглянуло что-то жесткое.

– Да, была. Клянусь.

Ей пришлось это сказать, чтобы он ей поверил и утешился.

Окелос схватил ее правой рукой за предплечье, крепко стиснул.

– Ты и впрямь ее видела? Ты можешь бывать в других мирах?

Только тут она осознала, на что притязает. Она не хотела продолжать этот разговор, но Окелос все больней сжимал ее предплечье.

– Да, – призналась она, опустив глаза. – Во всяком случае, сегодня ночью это мне удалось. Но я не знаю, смогу ли когда-нибудь повторить то же самое, да в этом и нет никакой необходимости. К тому же это не слишком… приятно.