— Мне никто никогда не дарил колец, — тихо сказала она мне, и я увидел на ее глазах слезы.

Я запихнул коробочку обратно в форточку, и тогда уж она взяла ее.

— Одиннадцатого сентября, утром, часов в десять, я буду в Мамонтовке, ты уже вернешься домой? — успел спросить я. Тамара в ответ кивнула головой, и медсестры тут же «стащили» ее со стула.

Вечером мы выехали в Сталинград. Выступали на предприятиях города, рассказывали, как хороша наша газета, а в заключение побывали в рыбнадзоре. Нас покатали на катерах по Волге, угощали «тройной ухой», а в дорогу подарили полиэтиленовый мешочек с икрой — килограмма на полтора.

Мы ели эту икру ложками всей бригадой и так и не смогли доесть. Я рассказал про то, как мне в детстве пришлось есть с дядей Федулом целый таз икры, перемешанной с осколками эмали. Все очень смеялись — тема оказалась актуальной.

Утром одиннадцатого сентября поезд прибыл в Москву, и я не узнал города

— он был в глубоком снегу. Клянусь, что не вру, можете свериться с Михельсоном! 1973 год, сентябрь, только что чилийский Пиночет сверг чилийского же Альенде, все лишь об этом только и говорили.

Добираюсь до Мамонтовки и вижу — у самой электрички меня встречает Люба, сестра Тамары. Я был удивлен — сколько же она простояла на платформе вся в снегу. Для чего это? Люба повела меня домой, на все вопросы отвечала вяло.

— Да, выписали. Да, она дома. Сам спросишь, как здоровье я почем знаю!

Захожу в квартиру — на кухне сидит за столом Тамара с матерью, лица у обеих тревожные. Хотя Тамара парадно приодета и улыбается. Похудела она так, что на себя не похожа; встала — ноги не держат, шатается. Зашли мы в ее комнату, а она с порога и говорит:

— Хочу тебе сразу сказать — диагноз у меня плохой! Так что можешь сразу бросать меня, чтобы не было потом хлопот и переживаний!

— В чем дело, в чем дело? — затряс я ее за плечи, и она заколыхалась, как пьяная.

— В чем дело, в чем дело, — повторила Тамара. — Вырезали мне кисту с голову ребенка величиной, а она переродилась на… — Тамара промолчала, — сейчас должны делать еще одну операцию, в Онкоцентре на Каширке.

У меня помутилось в глазах, закружилась голова — чуть не упал.

— Ты понимаешь, что говоришь? — только и спросил я.

— Я-то понимаю, — грустно улыбнулась Тамара, — я уже смирилась. Это для тебя все еще в новинку, вот ты и в шоке. Скоро свыкнешься!

На ее глазах заблестели слезы. Тамара резко повернулась и, подойдя к двери, стала запирать ее на ключ. Потом повернулась ко мне и начала медленно раздеваться. Я с ужасом смотрел на ее действия, а потом — на любимый, обтянутый кожей скелетик.

— Хочу быть с тобой, может, в последний раз! — грустно проговорила Тамара.

Я быстро скинул с себя все, и мы прилегли. Но ничего не получилось. Болевой синдром не позволил нам начать. Мы оделись и молча сели друг возле друга.

Потом Тамара надела свою телогрейку, в которой зимой бегала по утрам в туалет, и валенки. Мне дала тоже телогрейку и валенки тети Полли. Мы напялили на головы какие-то вязаные шапочки и пошли гулять. Я был одет в поездку почти по-летнему, кто знал, что в начале сентября выпадет снег и будут морозы? Снег, кстати, простоял почти месяц.

Красота в Мамонтовке — сказочная! Но она была нам не в радость. Мы молча шли, и каждый думал о своем. Догадываюсь, где были мысли Тамары, а мне не давали покоя такие.

— Вот полюбил, так как никогда, даже в книжках не читал о такой любви — не то, что с первого взгляда, а с первого мгновенья, и тут же конец! Я знал, что болезнь эта никого не щадит, что онкоцентр, директором, которого тогда был академик Блохин, в народе называли «блохинвальдом». Этот диагноз — приговор!

Вот так невесело погуляли мы, потом переоделись, и я уехал. Лиля, видя в каком настроении я приехал, естественно, поинтересовалась, в чем дело. Скрывать я просто не смог бы, и рассказал все. Увидел, как побледнело ее лицо, как она лихорадочно стала думать о чем-то. Затем начала говорить по делу:

— Знаешь, у Войтенок есть свежий прополис, Сашин отец-то пчеловод. Прополис — это первое средство от этой болезни. Затем — чистотел. Я знаю, что в поле за институтом растет чистотел, а так как в Курске снега не было, то его можно собрать — это тоже помогает. Надо что-то делать, не сидеть же так! — завершила она свой монолог.

Но потом не удержалась и добавила:

— Опять «Тамара»? Что это имя — твоя судьба?

Оказалось, Лиля как в воду глядела. Только не эта Тамара стала моей судьбой, и не следующая… Надо было стать настоящим «тамароведом», как прозвала меня Лиля чтобы, наконец, жениться в третий раз и, надеюсь окончательный, и, конечно же, на Тамаре!