Я сдержался и ответил, что буду очень рад поужинать с Жанной, и отключил телефон.

Я стоял на углу улицы Лион-Сен-Поль, не зная, что делать и куда идти.

Сколько раз я брюзжал, что приходится экономить каждую минуту и нет возможности побездельничать всласть. Была середина дня, я шагал вдоль набережных Сены, испытывая странное и, пожалуй, неприятное чувство, что попал в ловушку между двумя мгновениями, не желающими сомкнуться воедино. Фланеры, должно быть, умеют с этим справляться. Я часто видел, как они сидят на скамейках, читают или предаются созерцательности, бродят по дорожкам парка, кормят голубей в скверах, но никогда не задумывался об их судьбе. Хотелось послать сообщение Кейре, но я запретил себе прикасаться к телефону. Уолтер бы точно отсоветовал мне это делать. Я мог бы зайти за Кейрой к Максу, оттуда мы вместе отправились бы к Жанне, купив по дороге цветов. Вот о чем я мечтал, пока ноги несли меня к острову Сен-Луи. Мою мечту было очень просто осуществить, но делать этого не следовало, чтобы не заработать обвинений в ревности.

Я устроился под навесом маленького бистро на углу улицы Де-Пон, раскрыл книгу и погрузился в чтение, то и дело поглядывая на часы. Из остановившегося у тротуара такси вышел мужчина в плаще и, помахивая небольшим саквояжем, быстрыми шагами направился в сторону Орлеанской набережной. Я был уверен, что уже где-то его видел, но не мог вспомнить, при каких обстоятельствах. Силуэт незнакомца исчез за воротами дома.

Кейра присела на угол письменного стола.

— В кресле гораздо удобней, — сказал Макс, оторвавшись от бумаг.

— За последнее время я отвыкла от всего мягкого.

— Ты действительно провела три месяца в тюрьме?

— Я уже говорила тебе, Макс. Не отвлекайся от текста и скажи, что о нем думаешь.

— Я думаю, что с тех пор. как ты встречаешься с этим типом — якобы с коллегой! — в твоей жизни воцарился хаос. Не понимаю, как ты можешь с ним общаться после того, что случилось. Черт побери, Кейра, он помешал твоей работе, не говоря уж о пропавшем гранте. Дважды судьба таких подарков не делает. А ты притворяешься, будто ничего не произошло.

— По части морализаторства, Макс, тел и в подметки не годишься моей сестре, так что побереги свое красноречие. Итак, что ты думаешь о моей теории?

— Что ты станешь делать, если я отвечу? Полетишь на Крит, будешь нырять на дно Средиземного моря, отправишься вплавь до Сирии? Ты неуправляема. Ты могла погибнуть в Китае! Ты совершенно безответственна!

— Да, совершенно, но, как видишь, моя шкура цела и невредима; ну разве что немного крема на лицо…

— Не дерзи!

— Ммм, как же я люблю твой менторский тон, мой милый Макс. Думаю, это заводило меня сильней всего, когда я была твоей ученицей. Но я больше у тебя не учусь. Ты ничего не знаешь ни об Эдриене, ни о нашем путешествии. Если маленькая услуга, о которой я прошу, слишком дорого стоит, ничего страшного, отдай мне документ, и я уйду.

— Посмотри мне в глаза и объясни, как этот текст поможет тебе в многолетних поисках?

— Скажи, Макс, разве ты не был когда-то профессором археологии? Сколько лет ты был исследователем, потом преподавателем, прежде чем стать типографом? Можешь посмотреть мне в глаза и объяснить, какое отношение твое новое ремесло имеет к тому, что ты делал в прошлом? Жизнь полна неожиданностей, Макс. Я дважды покидала мою любимую долину Омо. Возможно, пора задуматься о будущем.

— Ты говоришь глупости, потому что по уши влюбилась в этого типа?

— У этого типа, как ты его называешь, может, и полно недостатков, он рассеян, мечтателен, неуклюж как младенец, но в нем есть нечто, чего я раньше ни в ком другом не встречала. Меня тянет к нему, Макс. С тех пор как мы встретились, моя жизнь совершенно изменилась, он меня смешит и умеет растрогать, он меня провоцирует и внушает мне уверенность в себе.

— Значит, все еще хуже, чем я предполагал. Ты его любишь.

— Не вынуждай меня подтверждать то, чего я не говорила.

— Сказала, а если не понимаешь этого, значит, глупа как пробка.

Кейра слезла со стола, подошла к стеклянному фонарю над типографией и взглянула на печатные станки, в бешеном ритме разматывающие огромные рулоны бумаги. Ритмичный стук фальцевальных машин был отчетливо слышен и на антресольном этаже. Потом станки остановились, и наступила тишина: типография закрывалась.

— Ты беспокоишься? А как же твоя распрекрасная свобода?

— Можешь изучить этот текст. Да или нет?

— Со дня нашей последней встречи я сто раз пытался истолковать его. А потому чаще обычного вспоминал о тебе.

— Прошу тебя, Макс.

— О чем? Перестать любить тебя? Тебе-то что, это моя проблема, не твоя.

Кейра подошла к двери, повернула ручку и обернулась.

— Сядь на место, идиотка! — приказал Макс. — Сиди и уголке и слушай, что я думаю о твоей теории. Возможно, я ошибся. Думать, что ученик превзошел учителя, не слишком приятно, но я сам виноват, не нужно было бросать преподавание. Вполне вероятно, что слово «апогей» в твоем тексте на самом деле — «гипогей», подземная гробница, и это совершенно меняет смысл текста. Подземные гробницы — предшественницы захоронений, которые устраивали древние египтяне и китайцы, за одним-единственным исключением: в эти погребальные камеры тоже вел коридор, но сооружали их под землей, а не в сердце пирамиды или какого-то другого здания. Возможно, в том, что я сказал, для тебя нет ничего нового, но как минимум один момент эта интерпретация высвечивает. Рукопись на геэзе датируется приблизительно четвертым или пятым тысячелетием до нашей эры. Что приводит нас прямиком в протоисторию, в момент зарождения азианических [8] народов.