На лице Фалконера показалась улыбка.

— Я сам люблю логику. Некоторые считают, что я слишком увлекся ею. Однако, как видно, нам обоим придется впустить немного мистики в сердца, если мы хотим разгадать загадку и найти твоего сына.

— Но не тьмы. Тьму впускать нельзя.

Сафира вздрогнула и выглянула в узкую оконную щель. Словно в насмешку над ее словами, снаружи стояла непроглядная тьма. Луна совсем исчезала, а с ней и последний луч света.

— Наша вера предостерегает от опасности тайных учений, в которые не следует углубляться никому, кроме ученых, обладающих защитой собственного знания.

Фалконер наклонился и легонько коснулся ее голой руки. Она не отпрянула.

— Могу сказать о себе, что не совсем невежествен в жизненной философии. Как и ты, на мой взгляд.

Он хотел отнять руку, но Сафира крепко сжала ее, не давая ему отстраниться. Пальцы ее были теплыми, а взгляд ободрял.

— Я доверяю тебе, чего не могу сказать о настоятеле. Он пугает меня. Все же будь осторожен. Есть старая притча, предупреждающая, что прикоснувшийся к опасному знанию сильно рискует.

— Расскажи. Это может уберечь нас от беды.

Сафира глубоко вздохнула и начала:

— Четверо мудрецов входят в сад — обозначающий опасное знание, — где им предстает мистическое видение. Один от взгляда на него умирает, второй теряет разум, третий уничтожает его и гибнет, обращаясь к ереси.

— Эйдо и Питер — первые два. Мартин, возможно, третий. А что же четвертый?

Сафира обратила к Фалконеру свои поразительные зеленые глаза. В них стоял вопрос.

— Ты сказала, мудрецов было четверо. Что сталось с четвертым?

— Он уцелел и сохранил рассудок, потому что был мудр и привязан к настоящему.

— Тогда будем надеяться, что я как раз четвертый.

Фалконер проговорил это вполне уверенно, но в душе у него шевельнулось опасение, ведь память так ненадежна. Сколько знаний вытекло из его ума? Не потерпит ли и он поражения по недостатку мудрости? Впрочем, это была лишь мимолетная слабость, и тотчас же прилив эйфории наполнил его уверенностью в себе. Он рассмеялся.

— Тебя что-то тревожит? — спросила Сафира.

Он взглянул на сидевшую рядом с ним еврейку. Ее прекрасное лицо выражало заботу.

— Ничего. Почему ты подумала?..

— Ты на миг показался таким… далеким. Как будто был не здесь.

Червячок беспокойства прополз по хребту Фалконера. Неужели, вдобавок к забывчивости, он еще иногда и отключается от реальности, вдруг этим и объясняются провалы в памяти? Он снова засмеялся, отгоняя страх, но смех прозвучал натужно.

— Да ничего, пустяки. Я последнее время становлюсь… рассеян.

Сафира внимательно взглянула на него и не стала расспрашивать. Сейчас их ждало более спешное дело. Фалконер скинул свой старый серый плащ и обернул им плечи Сафиры. Она стала отказываться — ведь он тоже промокнет, — но Фалконер настоял на своем.

— Так будет благоразумнее. Если поднять капюшон — вот так, то никто тебя не узнает.

Он скрыл под капюшоном ее сияющие рыжие кудри и затенил тонкие черты.

— Смотри-ка. Ты в этом рубище настоящий монашек. Маленький и очень хорошенький монашек, однако…

Она хихикнула и плотнее завернулась в плащ. И в самом деле, в таком виде они с магистром-регентом не вызвали бы особых подозрений, обыскивая монастырь. Он бережно взял ее за локоть.

— А теперь поспешим, пока монахи не встали к приме. Тогда уже нельзя будет свободно разгуливать.

Фалконер взял обтаявший свечной огарок и зажал его в кулаке. Придется выйти в темноте, потому что снаружи дул сильный ветер, но потом, в здании, может быть, удастся его зажечь. Выходя, Уильям оглянулся на проем, в котором, освещенный с двух сторон свечами, спал брат Питер. Он напоминал сейчас святого с иконы, сияющего во тьме. Женщина потянула его за рукав, и они вышли в ненастную ночь. Небо оставалось невидимым в полном лунном затмении. Фалконеру показалось, что на плечи ему лег тяжелый груз, и он ускорил шаг, направляясь к одной из дверей в стене дортуара.

— Погоди! Смотри! — пронзительно вскрикнула Сафира, настойчиво и требовательно стиснув локоть спутника.

Обернувшись, он разглядел, как она всматривается в стигийскую мглу.

— Что такое?

— Там. У ручейка, что бежит из-под стены. Там кто-то есть.

— У нужника? Постой…

Бывали времена, когда Фалконер сожалел об утраченной зоркости, и сейчас был как раз такой случай. Он поспешно копался в кошеле, вытаскивая глазные линзы. Сафира махнула рукой.