— Нет. Я усомнилась в существовании единственной правды. Раньше я считала нас, персов, нашу веру и образ жизни наилучшими и единственно правильными. Я бы никогда не потерпела, чтобы при мне ругали или попирали что-то персидское. А потом я поняла, что мир куда многообразнее, ярче и противоречивее, чем я думала. Ты убедил меня в этом. — Она смело подняла на него умные, полные глубинного огня глаза.

— Почему ты любишь меня?

— Я могла бы сказать, за то, что ты не уничтожил нас, как сделали бы все другие на твоем месте. Ты не только не уничтожил семью своего врага, но ты сделал ее своей семьей. А самое удивительное, что ты сделал это не из одного лишь расчета, но по душевному убеждению. И это отличает тебя от всех остальных. Так могла бы я сказать, и это было бы правдой.

— Почему же еще? — спросил Александр.

— Потому, что ты лучше всех, — ответила Сисигамбис.

— А я думал, ты откроешь мне секрет, которого я еще не знаю, — тень улыбки прошла по его губам.

— Но о другом я хотела вести речь. Извини, если буду слишком откровенна и нарушу границу твоего сокровенного мира. — Перевод Багоя был несколько коряв, но Александр понял ее, потому что он ее понимал.

— За откровенность не надо извиняться, — подбодрил он ее.

— У тебя такая потеря, такое горе, что никто, и я в том числе, не может даже представить всю глубину твоего страдания. И я хотела пожелать тебе, чтоб ты смог преодолеть это страшное горе. Я молю Ахура-Мазду, чтоб ты смог жить так счастливо, как только возможно. Чтоб не уходили драгоценные дни твоей жизни на печаль, тоску, но были наполнены радостью, наслаждением и любовью.

Александр задумчиво откинулся на спинку кресла и углубился в себя.

— Ты должен этого захотеть, и тогда это так и будет, — сказала свое последнее слово Сисигамбис.

Александр поднял глаза, посмотрел ей в самую душу и сказал:

— Ты знаешь, что мне осталось жить недолго…

Багой, запинаясь от испуга, перевел.

— Ты будешь жить вечно, — ответила персиянка.

(Сисигамбис уморила себя голодом после смерти Александра.)

Весна незаметно покрыла мир нежным кружевом свежей зелени. Когда отмечали давно прошедший день рождения детей — траур сдвинул все сроки — в саду Таис уже пышно цвели белоснежные абрикосы и розовый миндаль, вокруг них вились и жужжали пчелки. Под деревьями была разостлана кошма, на которой расположились гости. Птолемей казался самым гордым и счастливым папой на свете. Слегка выпив, он превозносил достоинства своих мальчишек, переступая все границы. Хотя детки были действительно замечательные — умненькие и славные.

Неарх, задумчиво жуя пастилу, в очередной раз отметил, как мальчишки любят Таис. Они наперегонки стремились к ней на руки, стоило ей появиться в поле зрения. Успокаивались у нее, хотя баловались и капризничали с другими няньками, в том числе и с Геро, несмотря на то, что она проводила с ними больше времени, чем Таис. Видимо, это голос крови. Мама есть мама. Или голос пола? Мама — первая любимая женщина в жизни?

Таис была необыкновенно хороша в голубом платье с узорной прошвой и серебряной вышивкой по горловине — плодом ее бдений у Александра. Такой же голубой шарф в пышных кудрях оттенял ее изумительные глаза, обрамленные шелком ресниц, которые она вскидывала каким-то особенным, одной ей подвластным трогательным движения. Вообще, все ее жесты были нежными и легкими, как волнение первой листвы от дуновения ветерка. На нее все время хотелось смотреть и любоваться, что и делал Неарх.

Александр возился с Лагом — учил его ходить. Он очень удивился, что дети еще не ходят, и наивно осведомился, почему их никто не научит. «Попробуй», — снисходительно улыбнулась Геро. Он пробовал, долго колдовал над ним, пока все остальные не оставили его попытки без внимания. Все, кроме Таис, привыкшей всегда краем глаза наблюдать за своим «старшим сыном», который доставлял ей столько беспокойства и переживаний и… потому был таким любимым. Соцветья цветущих кустов за его спиной прогибались под тяжестью шмелей. В небе с суетливым свистом носилась стайка ласточек.

— Тая, глянь! — вместе с ней все обернулись на голос Александра.

Ребенок шел вслед за его протянутыми руками, дико смеясь, да так бодро и уверенно, как трехлетний! Таис подняла брови, удивленно открыла рот и радостно засмеялась:

— Не то, что идет, а бежит. Мой сладкий! Как будто не в первый раз.

— Иди-иди-иди, маленький, — довольно приговаривал Александр.

— Ах, какой молодец! Александр, в тебе скрыт талант педагога.

Александр обернулся к ней и рассмеялся. Сердце Таис взорвалось. Еще больше, чем первые шаги сына, ее обрадовало то, что Александр в первый раз после смерти Гефестиона рассмеялся.

— Ну-ка, позови его, — сказал он.

— Иди ко мне, Лагусик! — Таис наклонилась и протянула к ребенку руки.

Тот побежал, как моряк по палубе корабля в качку. Александр взглянул на прямую спину Таис, на упавшие через плечи волосы, обнажившуюся в вырезе платья грудь и отвел взгляд…

…Леосик, сидевший на руках у Александра, улучив момент, когда бдительность взрослых ослабла, опрокинул пелику с медом Александру на колени.

— Малыш, ты что же! Пчелки прилетят и покусают Александра. Александру будет больно.