Глядя на воду, он вспомнил Македонию, совсем другое озеро со спокойной зеркальной гладью, сонную тишину вокруг. И ощущение чуда… Там произошло самое главное событие его жизни. Сердце больно сжалось сейчас так же, как и тогда. Над чистой водой низко нависали зеленые ветки раскидистых деревьев, в узких местах они соприкасались кронами и образовывали изумрудно-зеленые своды. «Какая красота…» Юный Гефестион сидит на веслах к нему спиной, поворачивает лицо с глазами-каштанами, блестящими из-под длинной челки, и повторяет вслух невысказанную мысль Александра: «Какая красота…»

— Повернись ко мне лицом, — говорит Александр и продолжает мысленно: «Какой он другой, таинственный, спокойный. Я хочу знать, как он живет».

Так началась его любовь, с этого желания. Многое, казавшееся вехой, знаком судьбы, давно поблекло, потеряло свое значение, разочаровало, а эти зеленые своды — нет. Глупый мальчик, ничего не знавший, не испытавший, не способный оценить, а смог понять, почувствовать сердцем, что происходит чудо… Его собственная душа — беспокойная и горящая, увидела в Гефестионе то, в чем так нуждалась — отдохновение, понимание, приятие. Он стал якорем его кораблю. И Таис через несколько лет тоже оказалась для него тихой заводью. Не зря Гефестион заметил Таис однажды: «Хорошо, что нас двое».

Так Александр мысленно снова видел юного Гефестиона, слышал сказочную тишину, чувствовал мучительный и сладкий миг зарождения любви под зелеными сводами, пронизанными солнечными лучами.

Солнце, блики на воде… Он перевел взгляд на Таис с лилиями. «Любимая, мне нет прощения, но прости меня еще один, последний раз. Моя бедная девочка…»

Он обвел глазами окрестности, увидел у рощицы заросли оранжевого мака, и новые картины-воспоминания поплыли перед его глазами, смешались и переплелись в три разные действительности. Такие же маки в окрестностях Эги — древней столицы Македонии, Гефестион под раскидистым дубом возле царского дворца, их мальчишеская болтовня. Потом всплыли другие маки — в Каппадокии, снова Гефестион — сидит на коне с той проклятой небрежной грацией, которая раз и навсегда приговорила Александра к смирению. Припомнился и тогдашний рой мыслей в голове:

— …Я понял теорему наконец…

— …Смотри, какие странные оранжевые маки, я такие уже где-то видел…

— …Как жаль, что я промахнулся на охоте, а ведь пока не убью вепря, не смогу лежать со всеми на пиру…

— …Овцы смешные, а какое обилие аистов…

— …Как родители не понимали, что я люблю их обоих, так и Гефестион не понимает, что я люблю их обоих…

— У этих черных утят такие огромные лапы… — Это был голос Таис. Голос из «сейчас» примешался ко всем голосам из прошлого — мальчишескому голосу Гефестиона, его взрослому голосу, высказанным и невысказанным мыслям Александра. — О чем задумался свет моих очей божественный Искандер? — Таис села перед ним на траву, держа в руке хвостатые лилии.

— Рой мыслей, как всегда. Что ты говорила?

— Эти черные утята бегают по воде, по листьям, так смешно! А лапы у них такие огромные.

— Потому они и могут бегать по воде, а кроме того, отлично плавать.

— Я рада, что у меня не такие огромные.

— …но зато вечно холодные. — Он погладил ее мокрые ноги.

— О чем ты думал, выдели из роя отдельные мысли.

— Вспоминал Каппадокию.

— Каппадокию? Почему? — Таис удивила и тема воспоминаний, и сам факт, что он вспоминает. Никогда раньше он не жил прошлым.

— Там были похожие места: озера, буйная зелень, оранжевые маки.

— А ведь действительно. Сейчас и я вспомнила. Я тогда еще удивилась их оранжевости.

«Мы все трое этому удивились», — подумал Александр и продолжил вслух:

— Интересно, как все повторяется. Такое же и одновременно не такое. Как будто в разное время, в разных местах попадаешь в один мир. Или параллельный… Хорошо ли это, и надо ли над этим задумываться? Древние говорили, нет большего наслаждения, чем наблюдать и познавать мир. А ведь это чревато. Рискуешь утратить чувство радости жизни.

— О да! Давай лучше о радости жизни, — ухватилась за слово Таис.

— Да, Каппадокия. Жилища-пещеры в скалах, оранжевые маки, цветущие поляны желтых адонисов, среди них причудливо выветренные глыбы-горы, сизые голуби, живущие в их расщелинах.

Таис согласно и радостно кивала.

— Совы, филины с их уродливыми птенцами — красноглазыми и лохматыми.

— А аисты! Повсюду: в деревнях, в горах, — прибавила Таис, — их приветственный ритуал — закидывают голову и стучат клювами.

— Я вижу солнечный майский день, полосу тополей на горизонте, зеленое-презеленое поле, ласточки над ним. С другой стороны — женщины пасут овец. Они в красных одеждах, с привязанными к спинам детьми. Одной рукой на ходу прядут пряжу. И всюду звуки жизни: щебетание ласточек, жужжание шмелей. Покой и колышущийся над равниной воздух. Мне хорошо. Я помню, о чем я думал в тот момент…

— О чем?

— О всяком. О личном. И о тебе тоже…

— Значит, я имею право узнать? — Таис с игривой мольбой смотрела ему в глаза.