Шрифт:
– Нет, Танюх, ты видишь, что этот синдром со мной делает, а? Прямо сама не своя становлюсь!
– Это ты сейчас о каком синдроме говоришь? – осторожно переспросила Таня.
– Как о каком? Мы ж только что про него говорили! О синдроме пустого гнезда!
– А-а-а… Понятно. Да ладно тебе, Свет… Не думай ты ни о каких синдромах! Ну их к чертовой матери, эти синдромы!
– Ну да… Тебе хорошо говорить – не думай… А как мне не думать, если я себя постоянно сволочью ощущаю? Родному сыну жизнь порчу?
– Да брось. Ничего ты ему не портишь. Лёвушка у тебя замечательный. И тебя очень любит.
– Ну да. Я знаю. Но лучше бы не любил… Взял бы и отцепил меня от себя, как лишний ключ от брелка, и пошел бы себе дальше.
– А ты?
– А что – я? Жизнь бы моя на этом кончилась, и все дела. Когда-то она все равно закончится! Так какая разница?
– Ой, ну что ты несешь, сама подумай! Бред какой-то!
– Нет, Танюха. Никакой это не бред, а просто запущенная проблема. До такой степени запущенная, что дальше идти уже некуда. И не смотри на меня, как подстреленная лань! Я понимаю, что тебе эта тема не нравится. Ты лучше учись, учись на моих ошибках!
– Да, Светик. Я учусь. Я все понимаю…
– И ни шиша ты не понимаешь! Ты просто еще до конца не осознала… И вообще, Машка твоя молодец, она по-умному поступила, хоть и малолетка еще бестолковая. Взяла и оторвалась от тебя, молодец! И ты к ней со своими слезьми да обидами не вяжись. Перетерпи как-нибудь. Хотя… Трудно тут советы давать…
Тяжко вздохнув, Светик выудила из пачки новую сигарету, прикурила, основательно вдохнула в себя дым, зашлась коротким кашлем на выдохе. И, не дав себе отдышаться, заговорила быстро и нервно:
– Понимаешь, в чем тут собака зарыта… Мы же, по сути, не за детей цепляемся, а за саму нашу матушку-жизнь! Мы привыкаем к заботам о детях, к тревогам, даже к неодобрению их поступков привыкаем, они становятся нашей сутью, нашей внутренней личной собственностью. И вдруг – бах! – производится резкая экспроприация, отъем собственности… И все! И твоя любовь не нужна, не востребована! Ей бы, любви-то, надо смириться, но, черт возьми, как?! Она ж не умерла, она живая и теплая, она полна сил… Материнское начало в женщине, оно ж сознательной регуляции не поддается. Если б можно было в нем какой-нибудь крантик взять да подкрутить… Вот скажи – ты сможешь в себе его подкрутить, этот крантик?
– А что делать, Свет? – вдруг тихо и неожиданно для себя совершенно спокойно пожала плечами Таня. – Что делать, если так надо? Тем более мне как раз и пришлось его подкручивать, когда Данечку от меня забрали…
– Ну, значит, ты у нас молодец! Ты – хорошая мать! А я, выходит, ехидна! И самое страшное, что я все это понимаю, но ничего, ничего с собой поделать не могу. Лёвушке моему тридцатник стукнул, а он все при мне… Всех девок-невест победила, сыну жизнь испортила, живу и радуюсь! Сволочь, а не мать…
Словно захлебнувшись собственным отчаянным монологом, Светик зарыдала враз, прикрыв лицо ладонью с недокуренной сигаретой. Глядя на эту мелко дрожащую сигарету, Таня тоже не удержалась, захлюпала слезно носом, но потом быстро взяла себя в руки, торопливо глянула на часы. Потом озадаченно уставилась на самозабвенно рыдающую подругу, соображая, как бы так извернуться и безобидно намекнуть ей о завершении дружеского визита. Хотя какие тут могут быть обиды – у нее для этого вполне уважительная причина есть.
– Свет, кончай реветь! Давай будем сворачиваться, мне уже выходить пора. Меня же Машка сегодня на ужин пригласила, я обещала к семи, как штык…
– Ишь ты, на ужин она ее пригласила! – сквозь слезы пробубукала Светик, сердито смахивая тяжелые мутные капли со щек. – Еще и точное время назначила, поганка такая! Это она показать хочет, чтобы ты к ним абы как не совалась, а только по приглашению…
– Да ничего она показать не хочет, просто пригласила!
– Да ладно, ладно, ты не слушай меня, старую дуру. Иди, конечно. И флаг тебе в руки, Танюха…
Подъезд дома, где молодые люди снимали квартиру, привел Таню в ужас. Давно она ничего подобного не видела. Шатающиеся под рукой перила, выщербленная лестница, облупившаяся темно-коричневая краска на стенах. Интересно, где это коммунальщики такие чудовищные краски раздобывают? Наверное, изобретают их специально, чтобы жильцы хорошим настроением не разбаловались. Выходишь из квартиры – и гаси свое настроение. Соответствуй суровой жизни, коль денег на приличное жилье у тебя все равно нет. А вот и дверь с нужным номером, и тоже темно-коричневая. Бедная, бедная Машка, куда ж тебя занесло…