– Ну ты даешь, Лёв! – с трудом выдохнула она из себя первое изумление. – Господи, да как же ты вообще на такое решился? Как ты… смог? А главное – как мимо тети Светы со всем этим проскользнул? Неужели она до сих пор ничего не заподозрила?

– А я ей сказал, что вечерами на курсы повышения квалификации хожу! – живо обернулся к ней Лёва. Показалось, что он даже подмигнул при этом заговорщицки. – Нам же, медикам, положено раз в пять лет квалификацию подтверждать!

– Ага, понятно… А кто она, твоя Дульсинея?

– Ее зовут Ларисой, Маш. И давай без насмешек, ладно?

– Ой, да какие насмешки, Лёв? Тут бы от удивления живу быть… Ты где с ней познакомился?

– О, это вообще целая история!

Лёва махнул перед своим лицом полненькой белой ручкой и засмеялся тихо, будто сам с собою. Маша глянула на него сбоку и обомлела – Лёвино лицо показалось ей абсолютно другим! То есть высокий широкий лоб, ранние залысины, глубоко сидящие карие глазки, невнятный толстогубый рот были теми же, родными и некрасиво привычными, но и появилось в Лёвиных чертах что-то иное, притягивающее взгляд и вызывающее определенный интерес. Ну, если не интерес, но уж росток интереса – точно. А может, уже и веточка мужской харизмы на Лёвином лице проросла. А что – бывают такие мужские лица. Красоты – никакой, а смотреть хочется. Интересно даже, что там за фея по имени Лариса в Лёвиной жизни появилась, которая такие чудеса произвела?

– Она, наверное, на прием к тебе в поликлинику пришла, да?

– А ты откуда знаешь?

Лева встал на месте, как вкопанный, уставился восхищенно и чуточку подозрительно, будто она была весталкой и выдала ему бог знает какие личные судьбоносные тайны.

– Да уж, нетрудно догадаться… Ну, пришла, и ты – что? Сразу в нее влюбился, да? С первого взгляда?

– Нет, Маш… Если честно, я Ларочку даже и не запомнил тогда. Мы с ней потом на улице случайно встретились… То есть она сама ко мне подошла…

– Понятно, понятно. Ларочка не стала ждать милостей ни от природы, ни от тебя, ни от тети Светы. Молодец. Флаг ей руки.

– Машк, я не понимаю! Ты что, имеешь что-то против Ларисы?

– Да бог с тобой, Лёвочка! Абсолютно ничего не имею против! Я руками и ногами – за! И за Ларису, и за тебя! И за свободное самоопределение личности! Ты знаешь, я же из дома ушла…

– Да, я наслышан уже о твоих подвигах. Мама их, между прочим, не одобряет.

– Чья? Моя или твоя?

– Про твою – не знаю. А моя – точно не одобряет.

– Да? Ну так и пусть она сидит и обнимается вместе со своим неодобрением. А для меня ее мнение – фиолетово. Ты мне лучше скажи – когда ты ей о своей беременной Ларисе расскажешь?

– Не знаю, Машк… Я как-то стараюсь не думать об этом.

– А чего тут думать? Надо прийти, собрать свои вещи, поцеловать маму в щечку и уйти жить к Ларисе. И все дела.

– Как это – поцеловать в щечку?

– Молча, Лёва, молча! Ну, не хочешь целовать, напиши записку. Женился, мол. Ушел. Перезвоню.

– Машк, ну что говоришь, ей-богу! Ты же знаешь мою маму – с ней такой номер не пройдет! Да она… Она просто такой наглости не переживет, и все! Она же руки на себя наложит! В психушку попадет! Это же равносильно предательству, убийству, наконец…

– Лёв, а так, как сейчас, лучше?

– Ой, Машка, не надо, не рви мне душу… Она и так во всех местах рваная. Как представлю себе… Ой, лучше не надо!

Лёва отчаянно замахал перед собой ручками, пытаясь, видимо, отогнать подальше неминуемые с мамой объяснения.

– И еще вот что, Маш… При Ларисе не затевай этих разговоров, ладно? Про маму.

– А что, у вас это запретная тема?

– Нет. Не запретная. Просто мне неприятно.

– Неприятно – от чего? От мамы или от разговоров?

– Да отвяжись ты от меня, липучка! И в кого такая вредина выросла?

– Ага! Если я липучка и вредина, то ты знаешь кто? Сказать?

– Не надо.

– Почему?

– Потому что мы уже пришли, слава богу. Нам сюда, в этот дворик…

Дворик меж панельных пятиэтажек оказался довольно уютным, с кустами и клумбами, с типовыми ярко раскрашенными постройками детского городка. Лёва, поколдовав с кодовым замком, распахнул настежь дверь подъезда, взмахнул галантно рукой:

– Дамы, прошу!

– Пап, а можно я погуляю?

Надя выдернула свою ладошку из Лёвиной руки, опять запрыгала на одном месте, весело тряся помпоном красной шапки. По Лёвиному лицу, пока она так прыгала и смотрела на него в ожидании, пробежала целая волна разнообразных эмоций – от растерянности и нерешительности к удивлению, от удивления – к доброй улыбке, потом улыбка снова переросла в нерешительность, и все завершилось выражением строгой отцовской задумчивости. Последняя эмоция, которая «строгая отцовская задумчивость», подходила Лёвиному лицу больше всего. Правда, подумалось Маше, слишком уж для глаза непривычной была.