Выйдя со двора, она вдруг остановилась посреди улицы, почуяв прилив непонятной дурноты. Съеденные в гостях суп и картошка твердым комком подъехали к самому горлу, грозя опозорить организм на глазах у прохожих. Вдохнув воздуху, Маша закрыла глаза, сделала несколько судорожных глотательных движений. Тошнота отпустила, но тут же накатила слабость, такая сильная, что коленки задрожали предательски, и тут же пробежал по животу холодный озноб, и страшно стало за себя: что это? Нервная перегрузка, что ли? Сроду с ней такого раньше не случалось… А может… Нет, нет, и думать об этом не стоит. Хотя… Надо бы в аптеку зайти, на всякий случай проверочный тест купить. Мало ли куда их могла завести неконтролируемая тяга друг к другу? Такая бывает жесть, что про все осторожности они с Димкой забывают…

– Ну что ж, богато, богато живешь… Ничего не скажешь…

Ира по-хозяйски прошлась по квартире, поджав губы и заложив руки за спину, потом надолго застыла около фотографий, развешанных по стене.

– А этот мальчишечка и есть Машуткин братец? То бишь твой младшенький?

– Да. Это мой Данечка, – с тихой гордостью, встав у нее за спиной, произнесла Таня.

– Ничего себе мальчишечка, хороший. Только взгляд какой-то малахольный. Он у тебя чего, не в себе немного?

– То есть как это – не в себе? – обиженно моргнула Таня. – Он очень даже в себе! Можно сказать, он полностью в себе и есть. Он у нас, понимаешь, очень талантливый, у него с детства особенное видение мира, свое, собственное. Он в художественной школе учится, в Питере. А потом будет в Мухинское училище поступать.

– Так я и говорю – вроде как он не от мира сего… А что в училище – это ничего, это тоже, знаешь, неплохо. Не всем же в университетах учиться.

Задохнувшись первой волной возмущения, Таня даже и слов сразу не нашла, чтобы рассказать своей гостье о том, что есть такое Мухинское училище. Да и гостья, впрочем, уже отвлеклась от этой темы, плюхнулась тяжелым туловом в кресло, внимательно огляделась в новом для себя интерьере. Потом перевела взгляд на пузатую бутылку, одиноко стоящую на столе, ткнула в ее сторону пальцем.

– А вот это ты зря, Танюха. Выпивка в твоей ситуации – последнее дело. Мозги напрочь снесет, и опомниться не успеешь.

– Да нет у меня никакой ситуации, Ир. Ничего ж не случилось. Да и не пью я, просто тревогу попыталась унять…

– Ну, это пока не случилось. Раз тревога есть, значит, жди, скоро случится. И ситуация у тебя, милая, самая что ни на есть паршивая складывается, ты это и сама понимаешь. У таких баб, как ты, плохие повороты в жизни гораздо тяжелыпе проходят, уж поверь моему опыту.

– У каких – у таких?

– Да у домохозяек, шибко мужиком обеспеченных. Когда от простой бедной бабы мужик уходит, ей ведь сидеть да это… релефси… лефрекси… Тьфу ты, чтоб вам провалиться с вашими умными словечками! В общем, ей ведь тосковать да коньяки распивать некогда! Ей же надо об дальнейшей жизни думать, как себя, бедную, в новой жизни материально обустроить! Такая баба, она ж от страху гораздо быстрее встрепенется да вперед побежит и сама с жизнью справится. А ты… Вот что ты умеешь, скажи?

– В каком смысле?

– Да в любом!

– Ир, я не понимаю… Ты так говоришь, будто я уже сейчас… Будто Сережа… Нет же ничего, кроме моих подозрений! Мне и предъявить ему, по сути, нечего!

– Да. Пока нечего. А когда будет чего, уже поздно будет. У них ведь, у мужиков, как это происходит, знаешь?

– Как? – упавшим голосом переспросила Таня.

– Да так! Утром ушел на работу твой мужик, а вечером пришел уже чужой. Чемодан собрал и поминай как звали… А ты оставайся, как яйцо облупленное. Жди, пока новая скорлупа нарастет. А может, она и вообще не нарастет. Всяко бывает.

– Да. У меня, например, точно не нарастет….

– Ну да. Потому что на сегодняшний день ты вся в своем мужике проживаешь, а самой-то тебя и нет. А это плохо, очень плохо, Танюха. Собственного бабского внутреннего заделья в тебе нет. Я уж не говорю о профессии… Что профессия! Дело наживное. Даже если твой разлюбезный тебя при деньгах оставит, все одно – не выкарабкаешься. Потому что на всю жизнь, как есть, порядочная и честная, в нем и останешься.

– Что ж, и в этом ты права, наверное… В том, что я растворилась в муже без остатка. Но что делать – по-другому я не умею.

– Ой, только не вздумай реветь, слышь? Чего ты?

– Я не реву…

– Ну да! Я же вижу, как рожей накуксилась! То есть лицом, конечно… Ты извини, я иногда словечком неокультуренным брякну не к месту, самой неловко становится. Кончай реветь, давай лучше думать будем, что делать. Надо же трепыхаться как-то, не сидеть сиднем!

– Что ж, давай…

– Вот и молодец! Это уже другой разговор пошел! Налей-ка мне рюмочку для почина…

Таня, торопливо смахнув брызнувшую на щеки слезу, резво принесла вторую рюмку, налила до краев, потом сунулась было на кухню за лимоном, но Ира в корне пресекла ее благие гостеприимные намерения: