Себаштиану уставился на кромку стола, наблюдая за пляшущими бликами света на бронзовом декоре. Музыка остановилась, и публика с воодушевлением зааплодировала. Он дождался, когда группа заиграла следующую мелодию.

— Моя мать покончила с собой, когда мне исполнилось всего двенадцать лет. Она не оставила записки, и отец никогда не касался этой темы, отказываясь ее обсуждать. Так что я не знаю, почему мама так поступила. Единственное, что я знаю точно, — это то, что она приняла большую дозу барбитуратов и…

Себаштиану говорил, не отрывая взгляда от сцены. Он поднес к губам бокал и сделал хороший глоток джина.

— В течение долгого времени это преследовало меня, не давало покоя. Я начал изучать психиатрию, сам не знаю зачем. Самоубийство очень сложно понять: чтобы его совершить, необходимо сочетание мужества и трусости. Слабость побуждает принять такое решение, но требуется сила воли, чтобы довести его до конца. Полагаю, что я осознал бессмысленность своей затеи, и вместо психиатрии занялся гуманитарными науками. Я не стремлюсь обвинить отца в ее смерти. Возможно, мать была больна, но он по крайней мере мог бы попытаться спасти ее. Психиатрия располагает методами лечения самоубийц. Также для меня непостижимо, почему он упорно не желал разговаривать со мной об этом. Я пришел к выводу, будто он что-то от меня скрывает. Нечто ужасное. Мне не суждено узнать.

Он сделал паузу.

— Я расспрашивал родственников. Он ни разу не показывал ее врачу. С тех пор отношения с отцом потеряли для меня смысл. Мне нечему было у него научиться: свет, который служит ориентиром всем детям, погас раньше времени. Даже если бы наши отношения возобновились, я просто не представляю, что это могло изменить. Возможно, я преувеличиваю, но мои чувства остались прежними.

Беатрис напряженно слушала его, подавшись вперед, так что их разделяло не больше двух пядей.

— Не мне судить… но это очень мрачный взгляд на вещи.

— Я стараюсь воспринимать мир таким, как он есть, и смотреть в будущее с оптимизмом. Что нелегко.

— Я тоже вижу много всякого дерьма на службе, — призналась она. — Но существуют люди, которые обязаны бороться и быть счастливыми. Я имею в виду нас, кто находится по ту сторону барьера.

— Какого барьера?

— Боли, насилия, преступления, несправедливости… Как угодно. Того худшего, что несут другие.

Себаштиану неопределенно повел плечами.

— Иногда я поступаю необдуманно. На самом деле все это давно пройденный этап.

Себаштиану почудилось, что Беатрис наклонилась к нему еще ближе, и он даже уловил приятный аромат шампуня, исходивший от волос, выбившихся из косы.

— Я могу спросить тебя еще кое о чем?

— Ты меня пугаешь.

— Ты был женат. — Она утверждала, а не спрашивала.

Себаштиану кивнул.

— Недолго. Не сошлись характерами. Наверное, это моя вина. Не знаю, я стараюсь об этом не вспоминать. Глупо все получилось.

— Лично мне ты кажешься человеком достаточно благоразумным, — заметила Беатрис.

— Благоразумный звучит как зануда. Я порой способен на безумства.

— Ты? Не поверю, пока не увижу своими глазами, — засмеялась она.

Себаштиану придвинулся к ней.

— Позволь, я покажу тебе прямо сейчас.

Португалец склонился к ее лицу, так что их носы соприкоснулись, и заглянул в глаза. Он прижался к губам женщины и скользнул языком в глубину рта. Полуприкрыв веки, он представил губы Беатрис и влажные блики на помаде.

— Эй, — она слегка отстранилась, — не уверена, что это уместно.

Себаштиану не отступил.

— Я обещал тебе безумство, помнишь? — И, взяв ее за подбородок, он снова поцеловал ее, и на сей раз поцелуй длился, пока хватало дыхания.

У Гарри Альвареса, репортера из журнала «Конфиденсиаль», сидевшего у стойки под прикрытием колонны, верхняя губа дернулась вверх в гримасе, которую едва ли можно было назвать улыбкой. И чихнул, оросив зеркальную поверхность стойки брызгами, так как подоспел с грязным платком только к концу действия. «Ну-ну», — подумал он, сползая с табурета и пробираясь к двери.

10 апреля, среда

В среду Себаштиану проснулся поздно. Из-за тяжелейшего похмелья голова гудела, словно колокол. Со стоном он выбрался из постели и первым делом выпил две таблетки аспирина, а потом отправился в ванную. Он пустил воду погорячее и долго простоял под душем, за это время успев тщательно побриться. Вскоре водные процедуры и анальгетики возымели должный эффект — из ванной Себаштиану вышел возродившимся. Чашка кофе, и он снова почувствует себя человеком. И не так уж много он выпил вчера. Или все-таки много?