Облагораживало ли такое его выступление немецкую культуру, мне было не известно, но эффект от только прозвучавшей мелодии, наверное, был совсем другим. Многим немцам, наверное, приходила в голову мысль: хорошо, что этот русский не встретился нам в рукопашной.

И вот этот самый Гришка стоял рядом со мной у выхода из барака и с видом, что его ничто не удивляет, протягивал мне одну из своих, заработанных или музыкой, или колкой дров душистых немецких сигарет. Пока мы ждали машину, мне пришла в голову ужасная мысль — ведь Гришка знает о моем намерении убежать при удобном случае, мы говорили с ним об этом, когда выделывали пепельницы из обойм снарядов для обмена у немцев на хлеб. Наверняка, он подослан ко мне как шпион. При первом подходящем случае он переломит мне все кости, заработав при этом целую коробку сигар, которые он очень любил.

Немецкие солдаты высадили нас, своих будущих соратников, на перекрёстке дорог, заявив, что дальше они не поедут. «В лесу партизаны», — заявил один из них и указал нам дорогу, по которой нам надо следовать для встречи с Феофановым.

Полагая, что мне теперь просто нечего терять, я спросил Гришку прямо, куда он направляется. «Нам по дороге, кажется, я тоже иду к Феофанову», — ответил мой попутчик. На мои вопросы как это случилось, что никто из нас не знал о намерении другого, последовали малозначащие объяснения, которые сводились к морали — чего не знаешь, за то не отвечаешь. Точь-в-точь, как и слова моей эстонки, с которой мне даже не удалось попрощаться.

Дошли мы до стоянки отряда поздно ночью, чуть не попав под пулю часового, окликнувшего нас по-немецки. Вместо пароля, которого мы не 66 знали, последовало длинное объяснение, кто мы и куда идём, тоже по-немецки. Не будучи джентльменом, часовой уложил нас лицом в грязь и начал испускать какие-то птичьи зовы.

Ну, дурак немец или издевается над нами, или зовёт на помощь, — подумалось нам. Через несколько минут мы услышали, как кто-то спрашивает часового, с сильным украинским акцентом, в чём тут дело. На чисто русском часовой начал рапортовать, что вот два немца ищут капитана, и их надо обыскать на всякий случай. Тут, перебивая его и поняв, что мы у цели, мы повторили, уже по-русски, кто мы и зачем пришли. Нас отвели в какой-то сарай и мы, уставшие после длинного пути, заснули как убитые.

Проснувшись, мы начали стучать в закрытую на засов дверь и требовать, чтобы нас выпустили по делам личным. Было рано, но движения хоть отбавляй. Отряд уходил на задание. Было доложено о нашем прибытии, и после того, как мы умылись и хлебнули горячего кофе, нас привели к избе, стоявшей посреди хутора.

После ухода большой группы с тачанкой, пулемётами и миномётом, вокруг стало тихо. Гришка и я стояли, как зачарованные, обозревая русских людей, вооружённых, как нам казалось, до зубов, уходящих в лес без конвоя, или хотя бы одного сопровождающего немца.

«Ну, как, нашли нас без труда?» — послышался голос сзади. Обернувшись, мы увидели молодого парня в немецкой форме фельдфебеля, но в казацкой папахе. Пока мы решали, что ответить, он, совсем не по-уставному, предложил нам зайти в избу и доложить капитану о себе.

В маленькой комнате с картой на стене спиной к нам стоял пожилой коренастый человек с поредевшими, но аккуратно подстриженными волосами, одетый в безукоризненный мундир капитана Вермахта.

— Господин капитан! Два русских добровольца прибыли в Ваше распоряжение, — доложил я как старший по возрасту.

Капитан, а это был сам Феофанов, медленно повернулся, взглянул на нас, опять посмотрел на карту и, обращаясь к Гришке, спросил его, кто он и откуда. Выслушав его ответы, он перевёл взгляд на меня. Я доложил, что попал на фронт из института Лесгафта, умолчав, что пошел в армию добровольцем. Услышав название института, Феофанов поднял брови и, отчеканивая каждое слово, сказал:

— Из этого института выходят два типа людей: либо очень хорошие, либо полные мерзавцы. Ты принадлежишь к каким?

Не могу вспомнить, что я промямлил в ответ, но помню, что стало мне не по себе. Капитан взял Гришку к себе в денщики, а меня оставили в покое и как бы вообще забыли, что я «горю желанием громить партизан», как я уверял немцев в городе Тарту.

Недели через три в отряд прикатили два немца на мотоциклах. Один они оставили капитану, а на втором вернулись в штаб армии.

Знавший от Гришки, что я работал на ЛМЗ обкатчиком мотоциклов, капитан предложил мне испробовать машину. Это был одноцилиндровый «Цундап-400», с карданом. Простая, но очень крепкая армейская машина. С её вертикально расположенным цилиндром она была словно сделана специально для русских дорог с их ухабами и разбитыми колеями.

Должно быть, мое вождение понравилось Феофанову, так как я стал его шофёром, связным, разведчиком и посыльным.

Каждое утро старик-хуторянин привозил на телеге молоко капитану. Я счищал грязь с моей машины, когда он подошёл ко мне и тихо, оглянувшись по сторонам, сказал, что у местного кузнеца есть всё необходимое для ремонта проколов, добавив загадочно, что для меня будет очень важно посетить кузнеца сегодня же.

В багажнике мотоцикла была коробочка со всем необходимым для ремонта шин, была даже запасная шина, немцы позаботились обо всём. Пришлось эту коробочку спрятать и обратиться к капитану с просьбой разрешить навестить кузнеца, у которого есть резиновый клей для шин велосипедов.