Она улыбнулась обворожительно и секундочку подумала (говорить — не говорить?):

— Ну, во-первых, у меня такого, как ты, никогда не было.

— Какого? — поинтересовался Редькин.

— Умного, взрослого, нежного, смешного.

Это ж надо, сколько слов нашла!

— Спасибо. А во-вторых? — продолжал он допытываться.

— А во-вторых, — она улыбнулась ещё хитрее. — Знаешь, как говорят? Любовь зла — полюбишь и козла.

Другая бы ограничилась первой частью пословицы и многоточием, но не Юлька — эта проста была, как грабли. Но ведь и мила чертовски! Тимофею не сделалось обидно.

— Еще раз спасибо, — сказал он ей.

И летел домой, как на крыльях. Он и раньше знал, что похож на козла, но теперь этого козла любили. Ведь она — двадцатилетняя девчонка! — незатейливо, прямо, грубо призналась ему в любви.

А Вере Афанасьевне было, конечно, паршиво, но ей сделали все необходимые уколы, кажется, даже капельницу ставили, и кризис миновал. Умученная вконец Маринка, ничего вокруг не замечала и поведала, что завтра днем опять поедет к матери в больницу.

«И что ж они все меня так провоцируют? — недоумевал Редькин. — Но хоть бы что-то помешало этим хитрым планам!»

Так нет. Даже Артем сам позвонил при Маринке и назначил встречу на час дня(!). А ведь Артем — это как раз тот человек, с которым любую встречу можно безболезненно перенести на другое время. Куча причин найдется у обеих сторон.

Итак, перебор вариантов закончен, как пишут некоторые программы в компьютере. Остался только один путь — вперед, к грехопадению!

Из всех времен года Тимофей сильнее всего обожал осень. И не только по-пушкински — золотую, красивую, теплую осень с фруктами и грибами — кто ж ей не радуется? Тимофей любил всякую осень — даже самые поздние со слякотью и заморозками денечки, когда все уже голо, а настоящий снег ещё не выпал, когда воздух прозрачен, холоден и чист, как пустота, деревья становятся изящными черными силуэтами, и пахнет повсюду предморозной свежестью, грустью и новизной. Именно так. Для Редькина все новое рождалось осенью — может, ещё со школы так повелось. А весной, когда другие ощущали пробуждение сил, для него, как правило, светлое, живое и радостное умирало, догнивая на прошлогодних помойках. И сейчас было очень символично, что лучшим днем из этих четырех он назначил для себя именно последний — правильный, по-честному осенний, переходящий обратно во всеобщую своевременную осень.

Итак, четвертый день финального безумия. Начался он неважно.

Не было ещё восьми утра, когда ему позвонил тесчим.

«Вот и ещё один оживший мертвец», — спокойно констатировал Тимофей. Голос старого разведчика перепутать было не с кем, если, конечно, актер Безруков не решил переквалифицироваться с Бориса Ельцина на Петра Чуханова.

— Здравствуй, Тим. Мы давно не виделись, но сейчас послушай меня внимательно.

— Здравствуйте, Петр Васильевич. Почему в такую рань звоните?

Это, конечно, был самый главный вопрос в подобной ситуации. Но тесчим нашел и на него достойный ответ:

— А у меня тут уже девять.

— Где — у вас?

Теперь уже сработало элементарное любопытство, а вовсе не попытка выведать военную тайну. Но тесчим не попался:

— В другом часовом поясе, — сообщил он деловито.

«В Самаре? — подумал Тимофей. — В Грозном? В Баку? Какая разница?!»

На Йемен, Мадагаскар или Антарктиду фантазии явно не хватало, хотя это было бы ближе к истине.

— Вообще, у меня времени мало, — пожаловался Петр Васильевич. — Мне очень важно, чтобы ты подъехал в Шереметьево-2. Сумеешь?

— В общем-то… сумею, конечно, — чуть замялся Редькин. — А когда?

— Скоро. Я ещё позвоню тебе. Главное, чтобы ты был готов.

— А я, как пионер, всегда готов, — неуместно и глупо пошутил Тимофей.

— Вот и славно, Тим. Жди.

И связь прервалась.

Абсолютно идиотский разговор. Но главное — ни слова о Пахомыче и даже о рукописи! Значит, и про тесчима Мурашенко врал. Сволочь в квадрате! Оба они, выходит, из ГРУ, но каждый ведет свою игру. Неожиданно вышел стишок — простенький, как на детском утреннике.

Заснуть уже не получилось. Он включил компьютер, пострелял монстров в мрачном подземелье, посмотрел электронную почту, нового ничего не поступило. Долго думал обо всем сразу и неожиданно додумался до очень странной мысли: все-таки надо рассказать Вербицкому о Разгонове. Очередной, уже пятый по счету инструктор ему особенно не понравился. Редькин хотел играть только с Разгоновым и Вербицким. Значит, пора их познакомить…

Ну, разумеется, эти двое тоже оказались давно и хорошо знакомы.

— …твою мать! — заорал в трубку Майкл, узнав голос и посмотрев на часы, но ещё громче и разнообразнее заорал он, когда Тимофей рассказал, почему звонит.

— А раньше ты не мог мне всего этого рассказать? — к такому вопросу сводилась суть долгой и абсолютно нецензурной тирады.

— Почему-то не мог, — тихим растерянным голосом откликнулся Редькин.

Совершенно искренне, между прочим. И Майкл враз успокоился.

— А ведь наверно, ты прав. Если б я раньше узнал, все бы только запуталось. А теперь очень многое вырисовывается.