— Это Вербицкий? — вопросил грозный голос, который Тимофей не мог не узнать даже в таком еле слышном исполнении. — С вами говорит полковник Чуханов. Вы должны знать, где находится сейчас мой зять Тимофей. Он мне до зарезу нужен. Помогите, Вербицкий.

Майкл лихорадочно соображал, что же сказать и говорить ли вообще, но конструктивных мыслей не было вовсе. Вместо них в голове вертелась страшная чушня: «Если новый муж матери — это отчим, а новый муж тещи — это тесчим, то как должен правильно называться зять этого тесчима? По аналогии с пасынком — пазятёк? Или лучше пазяток с ударением на втором слоге?» Оба варианта одинаково не нравились Майклу. Самое интересное, что Редькин однажды тоже решал эту проблему, и в отчаянии забросил на стадии пазятка.

А секунды неумолимо текли. И Майкл выпалил самое простое из возможного:

— Я не знаю, где он.

— Это очень плохо, Вербицкий, — едва не простонал грозный военный разведчик. — Очень плохо.

— Сочувствую вам, — уже более уверенно отозвался Майкл и по-хамски разорвал связь.

— Поехали, — бросил он Редькину, уже давя на газ, — впрочем…

Придерживая руль локтями, Майкл быстро обесточил мобильный телефон, вытащив из него аккумулятор.

До поворота на Шереметьево они оба напряженно молчали, но ничего подозрительного не случилось: ни перехвата, ни хвоста, ни кордонов на развязке. А Редькин даже украдкой посматривал в небо, ведь один раз его уже останавливали с помощью вертолета.

— Кажется, обошлось, — выдохнул Майкл километров через пять.

И в ту же секунду телефон запел снова.

Обесточенный аппарат валялся теперь между ними на маленьком столике позади ручки передач, и они оба повернули головы одновременно.

Майкл резко затормозил, едва ли не юзом полетел к обочине и только чудом выровнял машину. Он смотрел на родной мобильник, как на гигантского скорпиона, сидящего верхом на гранате с только что выдернутой чекой.

— Как это может быть?! — проговорил Майкл страшным свистящим шепотом, словно боялся спугнуть сошедшую с ума телефонную трубку, на которой без всякого электричества весело сигналил зеленый индикаторный огонек.

А Редькин уже сообразил. У него был друг, закончивший вместе с ним МВТУ и занимавшийся потом всю жизнь системами дальней связи. Так он однажды рассказывал о «питающем сигнале» (так это, кажется, называлось), который на радиочастоте вместе с информацией передает энергию для включения обесточенного абонента. Это была страшно дорогая военная разработка. Но это был факт современной науки, а не мистическая жуть, и Тимофей спокойно объяснил суть дела Майклу, тихонько рулившему вдоль по правому ряду. Однако Майкл почему-то занервничал ещё сильнее. Неисправность, даже фантастическая, в собственном телефоне устраивала его больше, чем чьи-то колоссальные деньги, затрачиваемые на контакт с ним, Вербицким, через космические спутники связи.

— Тогда тем более не стоит брать трубку, — сказал он тихо, будто их уже могли слышать.

Впрочем, чем черт не шутит — раз у этих орлов такая техника!

Редькин придерживался принципиально другого мнения, Он схватил трубку, торопясь опередить Майкла, и нажал кнопку. Однако сам не сказал ни слова, а просто слушал. Слушал и улыбался. Как идиот.

Вербицкий смог выдерживать это ровно десять секунд. Потом выхватил у Редькина мобильник со словами:

— Что ты творишь, придурок?!

И швырнул аппарат в приоткрытое окошко на шоссе, после чего резко прибавил газу.

— Все в порядке, — тихо проговорил Редькин.

— Что в порядке?! — заорал Майкл. — Что он сказал тебе, этот проклятый тесчим?!

— А это был не он.

Тимофей продолжал блаженно улыбаться, и Вербицкий позволил себе предположить (ведь в эту ночь происходили самые невероятные вещи):

— Это была твоя Юлька.

Редькин расхохотался так, что стало слышно если не в Шереметьеве, то уж в ближайшем поселке — точно.

— Мне нравится ход твоих мыслей, Майкл! А в Твери, как там с девочками, не знаешь?

— В Твери с девочками хорошо, — машинально ответил Майкл, — в Твери без девочек плохо. — А потом словно проснулся: — Кто это был?!

— Это был Разгонов. Он сказал мне: «Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я ещё буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке».

— Вот черт! — взревел Майкл. — «Сименс»! Последней модели! Новье! Шестьсот пятьдесят баксов! Сам выбросил на дорогу…

— Не плачь, — утешал его Редькин, я тебе новую куплю, у меня теперь денег много.

День не заладился с самого начала. Накануне я проработал до пяти утра и проснулся уже после полудня, когда Белки с Андрюшкой и след простыл. Аппетит я ощутил неожиданно зверский, и пить кофе с бутербродами из ростера показалось просто скучновато, а готовить что-то более существенное — элементарно лень, в общем, я решил проехать в центр, до станции Цоо и, выбрав наугад один из миллиона берлинских ресторанов, — главное, чтобы на вид посимпатичнее — приступить там сразу к обеду, минуя завтрак. Я постоял минут пять под душем, потом сгрыз большое желтое яблоко, которое не утолило, а лишь усугубило голод, чего я, впрочем, и добивался.