— Так это ты, что ли, третья сила?

— Издеваешься? — отреагировал он быстро и непринужденно, враз отметая смешные подозрения.

— А, — догадался я, — Шактивенанда!

— Причем здесь гуру Свами Шактивенанда? — удивился Лешка.

— А ты и его знаешь?

— Кто ж не знает Ковальского! Гуру — великий человек, но он к политике никакого отношения не имеет.

«Ой ли?» — хотел сказать я, но вовремя спохватился и с перепугу задал до нахального прямой вопрос:

— Тогда кто же они?

— Микеле, — Кречет улыбнулся, — считай, что я сказал все, что хотел.

— Хорошо, — я проявил понятливость, — но ещё на один ма-аленький вопросик ты мне все-таки ответишь. Кто звонил сегодня утром?

— Это не был представитель третьей силы, просто мой хороший знакомый и очень влиятельный человек. У нас с ним серьезные совместные дела. Вот я и хотел посоветоваться.

— А я помешал?

— Разумеется. В этом нет ничего обидного. Неужели ты думаешь, что появление на Украине такой персоны, как Сергей Малин, — а для них ты Малин! — могло пройти незамеченным? У вас своя работа — у нас своя.

— Ну и что? Повяжете меня и сдадите родным российским властям?

— Да пошел ты! — Лешка даже не захотел обсуждать подобную гипотезу. — Если завтрак будем считать законченным, тогда есть предложение погулять. Киев тебе покажу. Ты же его не видел, правильно?

— А мы никого не напряжем своими прогулками.

— Это их проблемы! Если же ты в такой витиеватой форме спрашиваешь меня о личной безопасности, то могу тебе её гарантировать. Неужели своей охране ты уже не доверяешь?

— Доверяю, но…

— Понял. Те, кто угрожал мне вчера, уже отвалились, я даже звонил Нине, ещё рано-рано утром, к вечеру она обещала вернуться вместе с Оксанкой. А пока — поехали. Надоело сидеть на прокуренном балконе.

Погода была отличная: на смену давешнему мокрому снегу пришла пронзительная синь, быстрые маленькие облачка и ослепительно-яркое солнце. Мы объехали и даже обошли, как мне показалось, полгорода, хотя в сущности это был джентльменский набор туристических достопримечательностей. София и Крещатик, Золотые ворота и фуникулер вниз к Днепру, Андреевский спуск и музей Булгакова, где нам провели персональную экскурсию, по личной просьбе Алексея Ивановича сократив программу. Далее. Смотровая площадка на холме, с которой открывался вид на весь город и на самое древнее поселение на его территории. Помпезное сталинское полукруглое здание бывшего ЛКСМУ, а ныне что-то правительственное, я не запомнил, что именно, и неподалеку дом, где живет президент. Наконец, мотанулись мы в знаменитую Кирилловскую церковь с прекрасными иконами и росписями работы Врубеля. В общем впечатлений — масса, а главное все так необычно, как будто мы вновь простые советские литераторы, один к другому в гости приехал, ну а этот другой у себя дома имеет, конечно, некоторые возможности, ну и от всей души желает угостить и порадовать приятеля. В общем, обо всяких страшных вселенских проблемах даже и говорить не хотелось. Только уж под конец вернулись вдруг к проблеме возникновения службы ИКС. Для меня эта история осталась предельно темной, а Кречет, если судить по его солидному выступлению на тему третьей силы и нарушения равновесия в истории, должен был знать об истоках поболее меня. Он и знал поболее.

Мы стояли в полутемном храме и сами с разрешения музейных работников (экскурсовода заказывать не стали) зажигали подсветку то одной, то другой иконы, любуясь врубелевскими шедеврами. Обстановка располагала к лирике и философии.

— Видишь ли, Мик, — начал Лешка издалека, — думается мне, что некий контролирующий центр был у цивилизации с момента её рождения. Не поручусь, конечно, что во временна Будды и Гомера у древних индусов и древних греков были общие руководители, оставим это на откуп историкам, а вот века с восемнадцатого, вне всяких сомнений, мир стал един и неделим. Проблема всеобщего контроля достигла особой остроты с появлением всевозможных технических чудес, как спасительных, так и пугающих. Двадцатый век внес свои коррективы в строгую систему тайных обществ, среди них началась бесконечная дележка денег и власти, распри, заговоры и драки. Сама жизнь на планете оказалась под угрозой. Вот тут-то и появился Базотти, который решил приводить все это в порядок.

— Постой, а Фогель, предшественник Базотти? Он был на самом деле? Или его Сиропулос для нас придумал.

— Не знаю, — сказал Кречет. — Я и сам своего рода «фогель». Пташка Божия.

Я посмотрел на него пристально. Когда привыкаешь мысленно переключаться с языка на язык, то, думая по-русски, не удосуживаешься фамилию Фогель переводить с немецкого как «птица».

— Да ладно, — улыбнулся Лешка, — шучу. В действительности, я думаю, фогелей было несколько, возможно, целая стая этих пернатых, передравшихся за сферы влияния. Как воробьи за крошки на бульваре. Считай, что это ещё одна шутка.

— И дедушек тоже много, — включился я в игру, — один злой, другой добрый, третий умный, четвертый дурак…

— Нет, — сказал Лешка серьезно, — Базотти, конечно, же был один. Совсем один.

Странная манера у Лешки: сам острит бесперечь, а моих шуток не принимает. Я обиделся и, может, благодаря этому, наконец, понял:

— Так эти «фогели» и были третьей силой. Да?

— Да, — сказал Кречет. — И Базотти тоже.

Дедушка продолжал дарить нам сюрпризы даже после смерти. Вот оно что! Впрочем, что-то подобное я уже слышал от Кедра, мол, вторая дискета предназначалась для Грейва, точнее для его начальства. Вот он великий принцип: разделяй и властвуй! Или, как говорит Лешка, сохраняй равновесие в природе, не дай победить никому. Дедушка умер, но дело его живет. Кто продолжатель, кто?! Верба — с одной стороны, Грейв — с другой. Но кто третий и самый главный? Неужели Лешка знает его? Знает и молчит? Да нет. Ни черта он не знает, по глазам вижу…

Кречет стоял, задрав голову, и разглядывал потолок. Из-под церковных сводов пристально смотрели на нас оливково черные печальные глаза врубелевских апостолов на тайной вечере.

И я вдруг передумал задавать вопросы. Кто я, в конце концов, журналист, что ли? Шактивенанда ещё когда объяснил: точка сингулярности — понятие не только пространственное, но и временное, то есть понимай так: каждому овощу — свой срок, а торопить события — значит, торопить смерть.

— Пошли на улицу, — предложил я, — здесь слишком мрачно.