– Ого! Кажется, сейчас здесь будет море крови! – подхватив со стола чашку с недопитым кофе, сообразительный Вадик поспешно вымелся из редакторской прочь.

– За кассету спасибо, желаю удачи! – скороговоркой произнесла я, тоже торопясь покинуть кабинет.

В узком коридоре мне пришлось прижаться к стенке. Мимо меня, топая, как носорог, пронесся разъяренный рекламодатель, мало похожий на представителя самой гуманной профессии. За ним, умоляюще сложив руки и что-то воркуя, поспешал Дмитрий Палыч. Пробегая мимо, он мне подмигнул, из чего я заключила, что ничего страшного не случится, кровожадного носорога немного погоняют по нашим коридорам, дадут выпустить пар, и растяпы-выпускающие отделаются легким испугом, останутся живы-здоровы.

– Хорошо, когда все живы, – поделилась я выстраданным с вахтершей, следуя мимо ее дзота к выходу. – Плохо, когда умирают симпатичные старушки!

– Ты на что это намекаешь? Кого имеешь в виду?! – испуганно встрепенулась бабка.

Но я уже вышла за дверь. Спустилась по лестнице во двор и высмотрела под раскидистой ивой красную морду служебного «жигуленка».

– Шофер спит, служба идет, – оправдываясь, улыбнулся мне зевающий водитель Саша.

– Свозишь меня в Приозерный? – спросила я, сунув голову в окошко. – Дмитрий Палыч санкционировал.

– Свозить не свожу, а вот отвезти могу, – Саша открыл мне дверцу.

– Что значит сия загадочная фраза? – Я заняла свое место, захлопнула дверцу, и мы поехали.

– Это значит, что я отвезу тебя туда, но не буду дожидаться, чтобы отвезти обратно, – объяснил Саша. – Разве что ты не будешь задерживаться ни на минуту. Я ждать не могу, мне через час Наташу с Лешей на съемку везти.

– Ладно, если придется задержаться, то обратно сама доберусь, – скрепя сердце согласилась я, начиная жалеть о своей затее.

Можно ведь было вручить кассету безутешным родственникам усопшей потом, скажем, через неделю или через две! Однако меня словно черт толкал в этот Приозерный…

Подъехать к дому, где совсем недавно жила бабушка Капа, нашему «жигулю» не удалось: узкий проулок полностью перегораживал грузовик с откинутым дощатым бортом. Из кузова дразнящим красным языком свисал край потертой ковровой дорожки.

Смекнув, что перед нами сельский вариант катафалка высокой проходимости, и узрев у дома небольшую толпу людей с печальными лицами, я поняла, что приехала на редкость не вовремя, угодила прямо на похороны. Но уж раз приехала, прощусь с симпатичной бабулей Капитолиной, царствие ей небесное…

Сашу с машиной я отпустила. Присутствовать на похоронах незнакомой старушки водителю вовсе не хотелось, и красный «жигуленок» унесся прочь неприлично поспешно. Вздохнув, я сделала подобающее случаю умеренно-печальное лицо и бочком прибилась к группе станичников, собравшихся проводить Капитолину Митрофановну в последний путь.

К моему удивлению, выяснилось, что большинство присутствующих даже не считает нужным изображать скорбь.

– А чегой-то грустить? – пожала укутанными черной шалью плечами дородная тетка лет пятидесяти, угадав мое недоумение. – Отмучилась баба Капа! Поди, проживи в трудах и заботах цельных сто лет, сама на тот свет запросишься!

– Верно говоришь, Петровна! – сдержанно загомонили станичники. – Кому такая жизнь нужна!

– Она-то, тетка Капа, всю жизнь горбатилась, а счастья, почитай, и не знала! – вступила в разговор седая старушка в потертом плюшевом пиджаке линяло-свекольного цвета.

– А вы племянница Капитолины Митрофановны? – встрепенулась я, услышав прозвучавшее из уст бабули «тетя Капа».

– Да ты что?! – почему-то обиделась плюшевая старушка. – Племянниц у ей нема, только внучка, Настена рыжая, так она сейчас в хате, у гроба сидит. У теть Капы всех-то родственников и осталось, что Настюха, дочка Анька да вторая внучка Нинка с ейным мужем-оглоедом! Вон он, Савка-халявка, у грузовика стоит, с копачами договаривается. Торгуется, злыдень жаднючий! Нашел время копеечку зажимать!

– Это у него что, прозвище такое – Халявка? – поинтересовалась я, посмотрев на не по-деревенски желтолицего лысого дядьку, страстным шепотом внушающего что-то рослому щекастому парню.

Парень явно избегал смотреть на собеседника и пялился на толпу с самым тоскливым выражением лица.

– Прозвища у него всякие есть, а по фамилии народ его чаще Спиногрызовым зовет, по женке евойной, Нинке. По отцу-то он Голохатко, но, ты же знаешь, у нас на Кубани не уважают мужиков, которые в примаки идут.

– Куда идут? – переспросила я.

– В примаки! Ну, на хозяйство к женкиным родителям! Своего кола-двора не имеют, а женятся, живут с тестем-тещей. Такой мужик – не хозяин в доме, навроде батрака наемного! Вот его и зовут все больше по фамилии жены, чем по собственному родовому имени. А Савва к тому же самый что ни на есть истинный спиногрыз! Паразит он и дармоед – Халявка! – злорадно захихикала плюшевая бабка. – Скупердяй, каких мало, жадюга, жлоб гороховый!

– Почему гороховый? – снова удивилась я.