Штурмуя небеса

Диэтиламид лизергиновой кислоты — одно из самых загадочных веществ, с которыми на настоящий момент пришлось столкнуться человечеству. Опасный наркотик или «витамин для души», социальный яд или способ приблизить человеческую душу к божественному, генератор безумия или катализатор прозрения — точный ответ на этот вопрос не найден до сих пор, поскольку вести научные исследования в этом направлении отныне имеют право только секретные лаборатории. В книге Джея Стивенса беспристрастно и подробно рассматривается история ЛСД от его открытия и до того момента, когда загадочное соединение было объявлено вне закона.

Ночью дождь и туман ушли в глубь материка. К утру небо прояснилось. С вершины Ноб-Хилла стали отчетливо видны плавучие дома в Сосалито. Мерцал вдали подернутый дымкой Марин.

Теплело. Наступал один из тех прекрасных зимних дней, когда буквально за несколько часов температура вдруг резко поднимается и на Сан-Франциско наваливается почти тропическая жара. На площадках для игры в гольф толпится народ, бухта запружена кораблями. В такой день можно, захватив детей, отправиться на машине в Сан-Симеон, чтобы наконец посетить баронское имение Рэндольфа Херста. [1] И это самая подходящая погода, чтобы достать спрятанный с лета купальный костюм и позагорать — большинство студентов в Сан-Франциско так и делали.

"Make love, not war": Типичная сценка из жизни парка «Золотые Ворота» летом 1966

Была суббота, 14 января 1967 года. Среди загоравших на пляже прошел слух, что назавтра в парке состоится нечто крайне любопытное, необычная тусовка с экстравагантным названием «Встреча племен на первом общечеловеческом собрании друзей».

Речь шла о парке «Золотые Ворота». Это был величественный парк, построенный в последние десятилетия девятнадцатого века. Тут можно было найти все, что душе угодно, — музеи, озера, велосипедные дорожки, бассейн для прыжков в воду, загон, где отдыхало стадо бизонов, и даже японский садик. В выходные парк обычно походил на современный вариант грандиозного полотна Жоржа Сера [2] «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». Правда, за последние несколько месяцев атмосфера здесь немного изменилась. Неподалеку, вверх по улице, располагался квартал Хэйт-Эшбери, родина хиппи. И хиппи, не обремененные протестантской моралью, вели себя в парке, словно у себя дома.

Их можно было встретить повсюду: они просили милостыню, пели, разыгрывали небольшие импровизированные представления, которые никому, кроме них самих, не были понятны. Они превратили ничем не примечательный склон рядом с теннисным кортом в место постоянных «лавин» (занятий любовью), хотя в те невинные дни этого названия еще не существовало. Действительно, что там можно увидеть, играя в теннис на корте — между подачей мяча и ударом с лёта? Разве что некое колыхание людской толпы. Если бы на вашем месте оказался европеец, он, впечатленный разноцветными одеждами хиппи и тем, как они радостно, не обращая ни на кого внимания, занимались собственными делами, возможно, принял бы их за цыганский табор. И во многом, особенно в том, что касается внешнего вида, он был бы прав. Но в действительности, эти молодые люди, развалившиеся на траве в парке «Золотые Ворота», принадлежали к высшим слоям американского общества. Хотя по их собственному определению они не признавали ценностей старого общества. Они, как дети, не желали иметь ничего общего с современной культурой взрослых. Именно этому был посвящен праздник «встречи племен»: отказу от традиций. И, кроме того, это был первый шаг к построению альтернативного общества.

Хотя слухи о «собрании друзей» витали в воздухе Хэйт-Эш-бери не один месяц, концепция его проведения выкристаллизовалась только в последние несколько недель. В газеты были посланы заметки, освещающие это эпохальное событие. «Верите ли вы Тимоти Лири [3] и Марио Савио? [4] » — с энтузиазмом вопрошал сан-францисский «Оракль», любимая газета хиппи.

«Барб», газета активистов из Беркли, восторженно вторила:

Добавьте к этому тысячи постеров. Вместо обычных объявлений о выступлениях рок-групп с афиш на вас с блаженным видом смотрел бородатый индусский святой или индеец, сжимающий в руках гитару вместо винтовки.

Почтенные обыватели обсуждали, что означает термин «встреча племен». Они были всерьез обеспокоены, что за чертовщина творится в их прекрасном городе.

Неужели в городе скоро появятся толпы индейцев, готовых выйти на тропу войны?

«Что за чертовщина?» — этот вопрос беспокоил многих американцев в напряженные первые месяцы 1967 года. В отличие от обычных национальных кризисов, с экономикой было все в порядке. ВНП вырос на треть в первую половину десятилетия и продолжал расти дальше. Уолл-стрит находился в начальной фазе того, что позже назовут «Годами Большого Подъема». На бирже все говорили об объединении и совместной деятельности. За исключением расовых неурядиц и небольших разногласий в области индокитайской политики, внутри страны дела шли хорошо. «Новые рубежи» [7] плавно перетекали в «Великое общество». Эл Би Джей [8] за время своего президентства доказал, что он гораздо лучше умеет убеждать других, чем Джи Эф Кей. [9] В умах либеральной интеллигенции воцарилась надежда, что мы, возможно впервые в истории, приближаемся к материально обеспеченному бесклассовому обществу, что делало марксистскую критику устаревшей. Сеймур Мартин Липсет [10] в «Политическом человеке» авторитетно заявлял, что «победа Запада означает утрату влияния во внутренней политике тех представителей интеллигенции, которые опираются на идеологические или утопические мировоззрения».

Казалось, это было время национального триумфа. Роберт Фрост в инаугурационной поэме 1960 года называл это время «новым веком Августа». И в этот момент нашлись такие, кто отвергал все национальные идеалы, прибегая при этом к выражениям, которые пять лет назад довели до тюрьмы известного комика Ленни Брюса.

И критика эта исходила вовсе не от участников коммунистического заговора, не от правого крыла общества Джона Бёрча и не от одной из доброго десятка других хорошо известных политических фракций. Критика эта исходила от прелестных подростков, которые тратили на жизнь больше десяти миллиардов долларов в год. Кларк Керр, ректор Калифорнийского университета в Беркли, однажды заметил: «Работодатели будут в восторге от этих ребят… С ними очень легко поладить».

Американские тинейджеры: еще вчера они играли в бейсбол и танцевали на вечеринках, а сегодня уже носятся полуголые с дикими воплями по темным предрассветным улицам. По крайней мере, именно так это выглядело со стороны.

Если бы еще в 1965 году вы предположили, что эта золотая молодежь вдруг восстанет и попытается свергнуть республику, вас бы засмеяли. В январе того года «Тайм» писала об этом поколении как о поколении конформистов, которые «все как на подбор одеты в одинаковые рубашки из плотной хлопчатобумажной ткани и в «левисы». Все чистенькие и аккуратно подстриженные. Обычная одежда девушек — свитера и подходящие к ним по цвету юбки или же английская блузка с длинными рукавами и джемпер, яркие спортивные куртки, мягкие кожаные ботинки, гольфы или чулки». Когда молодой гарвардский психолог Кеннет Кеннистон начал писать об этой молодежи, то изобразил целое поколение безвольных материально обеспеченных и духовно нищих подростков. Кеннистон назвал свою книгу «Безразличные» (Uncommitted). Три года спустя, когда его тезис не подтвердился, он переиздал ее под названием «Молодые радикалы: заметки об озабоченной (committed) молодежи».