На месте поединка бушевал смерч. Высокие травы скрутило и смяло, выдернуло с корнем. Вертелись ветки и прошлогодние листья. Ураган завыл, растирая все в труху.

Уворачиваясь от носящейся в воздухе листвы, вятичи силились разглядеть, что происходит на месте поединка. «Нет!» — донеслось сквозь свист и рев ветра: «Пощади!» Буревид узнал голос сына. Он бросился бы на его зов, но друзья повисли на нем, точно псы на вепре, ибо все видели, как чужак-словен, соблюдая правила, воткнул полуторник в землю перед собой.

Воткнул и скрестил руки на груди…

Последнее, что успел разглядеть затуманенный взор Дороха, было исказившееся странным образом лицо врага. Все человеческое в нем исчезло. Лицо превратилось в кошмарную маску, глазницы испускали зеленоватое свечение. Отродье Нави улыбалось, попирая жизнь, его жизнь, жизнь Дороха, ускользавшую навеки сквозь черную пустоту, распахнувшуюся голодной пастью. Столб неодолимой, неведомой Силы ударил Дороха в грудь!

И он рухнул, сраженный, к ногам противника, будто в разверзнувшуюся бездну.

— Пощади!

— Поздно! — ликовал черный волхв, стоя на самом Пороге.

Он ждал этого освобождения, желал его! Ругивлад дышал полной грудью, ибо разрушительная мощь, напоенная кровью жертвы, на время покинула свою обитель. Она оставила служителя, но надолго ли?

Даже воевода, завороженно глядя на вращающийся вокруг чужеземца призрачный конус, не сразу понял, что произошло. И даже когда невесть откуда взявшаяся Ольга вбежала в круг и пропала в вихре, околдованный навью Волах не шевельнулся.

Лес угомонился, омертвели травы и утих листопад. Словен так и стоял со скрещенными на груди руками.

Подбежав к трупу сына, Буревид в ужасе отпрянул. У видавшего вида бойца волосы встали дыбом при одном взгляде на исковерканное тело. В грудной клетке зияла брешь, рядом на траве валялось маленькое вздрагивающее сердце. Никакое, известное вятичу, оружие, не способно нанести такие раны. Жилы по всему телу были разорваны, глазные яблоки лопнули, а язык вывалился наружу из разъятого рта. На три шага вокруг трава покраснела от выплеснувшейся разом руды.

— О боги! — взмолился словен к небожителям.

Пав на колени, Ругивлад в отчаянии склонялся над бездыханной Ольгой. Он припал бы к ее груди…

— Неужели…

Но крик Волаха заставил его обернуться.

— Берегись!

Медленно, слишком медленно. Он был бы убит десять раз, головой поплатился бы за эту оплошность, непозволительную для воина, но простительную для влюбленного.

Воевода с трудом отвел предназначавшийся словену удар секиры.

Его воины навалились на Буревида и выкручивали руки, отбирая боевой топор.

— Навь идет! Навь уже тут! — бормотал жупан, тряся головой, словно сумасшедший.

— Думай, что говоришь! Все мы под защитой владыки — Радигоша! А разить в спину, как последняя сука, каждый умеет! — выругался Волах, но, видно, сам мало верил в сказанное.

— Нет никакого Радигоша! Боги оставили нас! Мальчик мой… Бедный мальчик мой!

— Все видели, он опустил меч! — зло возразил воевода.

Кулиш пытался перевязать Ругивлада, но тот, истекая кровью, стоял на коленях у тела девушки и молчал. Он ничего и никого теперь не слышал. И он не видел ничего и никого, кроме Ольги. По щеке словена сползала одинокая слеза.

Буревида, наконец, скрутили и оттащили в сторону. Волах озабоченно покачал головой. Он давно уже научился не спешить даже в самых неожиданных случаях. «Слабый!» — сказал он и опустил девичью руку на траву, где сверкала кровавая роса.

— Ныне ты вершитель законов, Волах! Предаю себя на суд нового жупана! — громко сказал словен.

И Кулиш и те, что стояли за ним, громко вторили:

— Да здравствует жупан Волах!

— Справедливости! — вопили сторонники Буревида. Кое-кто из них уже хватался за мечи.

— Я убил ее. Мне все равно, — тихо добавил Ругивлад, но его никто не услышал.

— Она жива! — раздался внезапно трубный голос, отразившийся эхом под сводами могучих дубов.

Все обернулись.

И Волах первым преклонил колено.

— Не думал я, что маловерны мои правнуки! — продолжал Хранитель-Радигош.

Величественная осанка бога подавляла. Вслед за воеводой, поспешно склонились и остальный. Ничего не замечая, Ругивлад продолжал шептать у распростертого на земле тела, сгорбленный и сломленный своим преступлением.