Шрифт:
– Ну, здравствуй, Александр Свиридыч, – поприветствовал Ной, но руки не подал. – Пришел поговорить с тобой, хотя надо бы тебя… Ну да ладно! Вихлючий ты, стерва. Не думал того! Подвалил ты меня, гад, под ЧК! Молчи, не вводи во искушение. Через тебя чуток не выдрали меня со всем корнем, какой имею в уезде, а так и в губернии. Большевикам прислуживал?
– Оборони бог, Ной Васильевич!
– Ти-х-ха! Разговор тайный. Только что прилетал гонец из нашего «союза», на большое дело выезжаю. Атаман войска Боголов вызывает.
– Разве он атаман?
– Это мы решили еще в Самаре: он! Ну, дак вот. В записке сказано: убрать тебя, как брехливую собаку. Тих-ха! От меня никуды не упрыгнешь. Жалею не тебя, а детишек и Татьяну твою. Но упреждаю: казаки без меня разговор поимеют с тобой самый короткий. Как выступят на Минусинск – аминь тебе!
– Ной Васильевич! Да разве я…
– Слово не давал тебе. Слушай! Если тебе дорога жизнь, не медли: собери провиант, оружие, какое имеешь, чеши в тайгу на охотничью заимку, и там пережидай до зимы, а может, и зиму! Живым останешься. Это я тебе говорю из милосердия. А Татьяна пущай слушок пустит, что ты со мной уехал по тайному вызову командования войска. Ясно?
Саньке враз все стало ясно – дрожью прохватило от затылка до пяток. За что на него такая напасть? Шутейные разговоры были, и эвон как обернулось! Он готов служить Ною Васильевичу по гроб жизни, но если уж так складывается, уйдет в тайгу от греха подальше. Только он ни в чем не виноват! Оборони бог!
– Экий ты склизкий! – покачал головой Ной. – Вроде налима. Купца того бандиты кокнули?
– Какого? Ни сном-духом!
– Ну, налим! «Какого»! С чьим богатством притащился в станицу? Не спрашивал, да и ну тебя к лешему!
Санька поежился под попоной, бормоча:
– То-то мне сон привиделся! Будто я со своей Татьяной хожу берегом Таштыпа, а заместо гальки – сплошняком курицые яйца, ей-бо! Топчу их, топчу, а их все больше и больше!..
– Про сон бабе доскажешь. Прощевай!
– Ной Васильевич!
– Ну?
– Хучь скажи, што происходит?
– Восстание! Смыслишь? Да только одна беда: за Уралом у тех большевиков два миллиона в Красной Армии! Сдюжим ли? У нас ведь, господи помилуй, окромя чешского корпуса, дивизии нету еще, да и вооружения такоже, У самого башка трещит! Ну, да в попятку нам идти некуда. Может, малость продержимся, а потом дунем до Владивостока.
Санька моментом, сообразил: надо убираться от такой напасти! Два миллиона! Ого! Силища у тех большевиков огромятущая. Ишь, как встревожился хорунжий! Припекло рыжего. Работал, выходит, вашим и нашим, и на иностранные корабли нацелился, чтоб в случае чего удрать! А он, Санька, при каком интересе останется?
– Вот и отпраздновал я ноне влазины, – покосился Санька на недостроенный дом. – Язви ее в душу! Черти видно сглазили.
– Если пересидишь в тайге стребительное побоище – будут влазины, только без меня. Ну, прощевай! Не поминай лихом за Гатчину, что я тебе не доверял тайные секреты нашего «союза».
И – ушел. Санька облегченно перевел дух. Слава богу, пронесло! Ребра целые. Ну, Конь Рыжий!.. Хоть на том спасибо, что предупредил. Ни к чему Александру Свиридовичу Круглову вся эта заваруха! Пусть старый Лебедь созывает серых волков с шашками, у кого они еще не отобраны…
На другой день Санька тайком уехал к себе на заимку, поджидая, покуда Татьяна не насушит ему кулей пять сухарей и не насолит сала, чтоб уйти потом в глубь Саян…
IV
Сумность напала – душа в туман укуталась! Как-то все сложится в дальнейшем? Ну, Санька не задержится. С этой стороны свидетеля не будет. А как с той, где Дальчевский, генерал Новокрещинов? Есть еще и Дуня-пулеметчица!..
От Саньки пошел проститься бабушкой Татьяной.
В доме ее светился тусклый огонек. Еще на крыльце услышал затяжной кашель. Постучался. Бабушка открыла сенную дверь, встревожилась:
– Беда пригнала?
– Уезжаю по тайному вызову – гонец был.
– А мой-то совсем плох. Никудышен! Доживет ли до середины лета?
– Даст бог, поправится.
– И! – бабушка махнула рукой, провела Ноя в переднюю комнату, заставленную фикусами в кадушках и цветами в горшках на четырех подоконниках; Ной разулся у порога, чтоб не наследить на половиках; горела семилинейная лампа с увернутым фитилем, и в горнице, где лежал чахоточный муж Татьяны Семеновны, тоже светился слабый ночник. Резко пахло каким-то лекарством и ладаном. У порога Ной стряхнул шабур и повесил с войлочным котелком на сохатиные рога.
Бабушка пригласила сесть на лавку к столу.