Ибрай двенадцать лет еще работал в «Заготпушнине», а затем, похоронив жену, когда-то так не любившую Ильберса, оставил Кошпал и уехал к сыну в Алма-Ату, где тот жил и все еще продолжал учиться.

Приехал он в 1940 году по весне и увидел, что сын живет как в сказке, что все у него есть и что не хватает разве птичьего молока. Особенно квартира — большая, из двух комнат, застланных коврами, заставленных богатой русской мебелью, и еще двух маленьких комнатушек, где можно было приготовить обед и искупаться в ослепительно белом, в рост человека корыте. И нигде никакого труда, кроме как нажал, дернул, повернул. Долго ходил старик по всем комнатам и все цокал от изумления языком да разводил руками. А сын, огромный, плечистый, с подстриженной ершиком головой стоял у него за спиной и улыбался.

— Когда жениться будешь? — спрашивал Ибрай.

— Скоро, — отвечал Ильберс, — в будущем году.

— Большой калым платишь?

— Совсем не плачу. Невеста заканчивает университет. Как закончит, так и поженимся.

Отец насторожился.

— Плохая, наверно, раз калыма не платишь? Кто же отдаст хорошую даром?

— Сегодня увидишь, — ответил сын, снова улыбнувшись.

И старый Ибрай действительно увидел невесту Ильберса. Ее звали Айгуль. Она была молода и ослепительно красива, как солнечная красавица Кунсулу и как самое красивое неземное существо — Перизат. Старик обомлел: ой-ей-ей, каких высот достиг сын, коль совсем даром отдают ему такую невесту.

Потом ко многому привык, обзавелся знакомыми и сам стал жить в этой сказке. У сына тоже часто бывали гости, научные сотрудники, иные холостые, иные с женами, и все у них было не так, как было у старика прежде. Они садились за круглый высокий стол, на мягкие стулья, ели и пили, не подворачивая под себя ног. И он сидел вместе с ними, да не в чапане, а в костюме, причесанный, приглаженный, и не знал, что ответить и что сказать. Все было хорошо, только никак не мог он привыкнуть сидеть за столом, так и хотелось подтянуть ноги и усесться калачиком. Наконец решился и заявил сыну:

— Так и быть, буду я сидеть за этим столом, когда приходят к тебе твои гости, но, пожалуйста, разреши принимать моих гостей так, как велит наш старый обычай.

— Да принимай как хочешь, — засмеялся сын, похлопав отца по плечу.

И с тех пор, когда приходили к Ибраю знакомые, такие же старики, он уводил их в свою комнату, начисто лишенную мебели, сажал на ковер, подбрасывал подушки и угощал чаем на раскинутом дастархане.

— О! — говорил он, когда речь заходила о сыне. — Мой сын очень большой ученый! И станет еще больше, потому что никак не хочет бросить учиться.

— Так, так, — кивали ему гости. — Твой сын очень большой человек.

Однажды (Ильберс ненадолго уезжал в Москву) старый Ибрай встретил земляка. Это было в марте 1941 года. Земляк приехал из кошпальских степей. Звали его Кадыр. У него было плоское лицо, маленький нос и редкие усы, реденькая борода. Когда-то Ибрай помнил Кадыра другим, помоложе. Он считался дальним родственником Кильдымбая, был беден и жил в его аиле, исполняя обязанности пастуха. Но ведь годы, как известно, и красавца делают некрасивым.

— Аксакал, — сказал Кадыр Ибраю, — я приехал сюда за много верст, чтобы повидать твоего ученого сына и отдать ему салем.

— Зачем тебе нужен сын? — спросил Ибрай, провожая гостя в свою комнату.

— Об этом я скажу только ему. Это важные вести, а уж он как хочет. Не обижайся.

Кадыр рассказал о последних новостях в родной степи. Колхоз, в котором он работал, стал еще богаче. В нем построили Красную юрту, и теперь два раза в неделю показывают на полотне говорящих людей. Это очень интересно. Люди совсем как настоящие, и даже хочется с ними заговорить. И все на этом полотне кажется настоящим — и овцы, и верблюды, и лошади. Прямо-таки удивительно… И еще есть всякие изменения. В прошлом году приезжали машины и пробурили в степи скважины. Теперь и в самом аиле и на пастбищах стало много воды, и недостатка в ней уже никто не испытывает, Кильдымбай же, старая лиса, который когда-то всех перехитрил и вовремя отдал свой скот Советской власти, наверно, вот-вот уйдет в другой мир. Сын его, Жайык, работает бригадиром, а зять Абубакир — трактористом.

— Хорошие новости ты привез, Кадыр, — сказал растроганно Ибрай, — и за это я преподнесу тебе суюнши.

С этими словами он встал, чтобы одарить гостя подарком, но Кадыр остановил:

— Погоди, аксакал. Не все новости хорошие. Есть и дурные. Но я расскажу их твоему сыну…

Ильберс приехал на другой день уже поздно вечером, уставший с дороги, но очень довольный и радостный. Узнав, что у них гость, он любезно его поприветствовал, сказал отцу, чтобы тот оказывал ему всяческие почести, и заспешил из дома, успев лишь переодеться.

— Извините меня, но я спешу, — заулыбался он, давая понять, что его ждет любимая девушка и что он не может терять ни минуты. — Завтра мы поговорим обо всем и все вспомним.

— У него, — Ибрай кивнул на Кадыра, — очень важные новости для тебя. Мне он не говорит их.

Ильберс поглядел на наручные часы и засмеялся:

— Ну что ж! Пятнадцать минут судьбы моей не решат…

Ильберс ошибся. Эти пятнадцать минут, которые он отвел, чтобы выслушать гостя, именно решили его дальнейшую судьбу.