«Что ж, — решила Олива, — Это и будет моя месть ему за то, что он так обошёлся со мной и разбил мне жизнь…»

Как ветер летит время. Мелькают однообразной чередой московские будни. Стучит клавиатура компьютера, и рождаются из-под неё люди, пусть испорченные двадцать первым веком кибернетики и всеобщей интернетоманией, но — люди, не утерявшие способность страдать и радоваться, мыслить и совершать глупости, влюбляться и ненавидеть, грешить и каяться… А начальник отдела капитального строительства, старик пенсионного возраста, уходя на очередную планёрку, даже не подозревал, что печатает на своём компе его скромная секретарша. Не видел он и шрамов от бритвы на её руке, скрытой длинным рукавом, когда она приносила ему бумаги на подпись.

Так и ушла Олива в написание своего романа, спасаясь в нём от одиночества и боли. Настоящего у неё не было, не было и будущего — было только прошлое, и прошлое была эта книга, которую она писала целыми днями. Лишь один человек остался у Оливы, с которым она теперь очень близко общалась, и который не отвернулся от неё и протянул ей руку помощи в трудный момент. Человек этот была Никки.

Да-да, вы не ослышались. Именно Никки, недавняя Оливина соперница. Та самая, которую Олива когда-то люто ненавидела за то, что она отняла у неё Даниила. Олива писала об этом в своём романе, но теперь же в её жизни всё перевернулось: тот Даниил, сгорая от любви к которому она некогда писала стихи, теперь был ей абсолютно безразличен; лучшие друзья превратились в чужих, равнодушных людей; самый близкий и родной человек в её жизни, Салтыков — стал заклятым врагом. А ненавистная соперница Никки стала самой лучшей подругой Оливы.

И можно было бы на этом закончить повествование, тем более сама Олива закончила его ещё раньше, на том страшном и тяжёлом моменте, когда узнала о предательстве Салтыкова. Но жизнь, жизнь не оборвалась на этом, как бы ни хотелось этого самой Оливе. Жизнь редко отлетает по желанию, да и смерть надо заслужить — мало кто умирает, не пройдя все круги адовых мучений. И Олива осталась жить, хотелось ей того или нет. Закончив книгу, полагая, что на этом история с Архангельском кончена, Олива даже не подозревала, что на самом деле это ещё не конец, и впереди её ждёт продолжение, достойное второй части книги.

Пока она об этом не думала.

Вода в Средиземном море была почти как в ванне. Из колонок доносилась песня — My heart will go on, уже пятый раз за день. От разноцветных тентов и шезлонгов, то там, то сям раскинутых по пляжу, пестрило в глазах, и Салтыков, вальяжно расположившийся в одном из шезлонгов, утомлённо прикрыл глаза.

Хорошо было лежать в шезлонге на берегу Средиземного моря, разморясь на жарком южном солнце, слушать шум прибоя, заглушаемый музыкой из колонок, и ощущать в своей голове приятную пустоту, отдыхая и не думая ни о чём. Всё, что осталось в Архангельске — работа, нетерпеливые заказчики, срочные проекты, чертежи в Автокаде, объекты, уровни ответственности и прочий геморрой ушли куда-то далеко-далеко, уступив место приятной лени и более лёгким мыслям.

Салтыкову захотелось пить. Словно обленившийся домашний кот, он нехотя открыл один глаз, затем второй. Надев шлёпанцы, он уже собирался подняться с шезлонга и идти в лавочку, мысленно прокручивая английскую фразу, с которой он обратится к продавцу, чтобы купить себе воды или пива, как вдруг заприметил буквально в двух шагах от себя двух загорелых девушек под пляжным тентом. «Не мешало бы с ними познакомиться, — подумал он, — Но они, наверное, нерусские. Эх, надо было лучше учить в школе английский…»

Он с видимым сожалением прошёл мимо них, решив, что на обратном пути обязательно уж как-нибудь подойдёт к ним, а за это время успеет сформулировать две-три английских фразы, смутно надеясь, что этих фраз возможно, будет достаточно, чтобы хотя бы одну из этих девушек затащить в постель, однако уверенности, что всё получится, у Салтыкова было маловато. С русскими бабами у него, по крайней мере, было куда меньше проблем, поскольку русским языком он владел настолько превосходно, что им он компенсировал с лихвой даже свою не слишком-то привлекательную внешность.

Салтыкову даже пить расхотелось. Он с видимым сладострастием рассматривал грудастые длинноногие фигуры баб в открытых купальниках. Заметив же, что одна из них куда-то ушла, очевидно, купаться в море, а вторая осталась в гордом одиночестве, он решился в одну секунду. «Эх, была не была!» — пронеслось в его голове, и Салтыков решительным шагом направился к красному тенту.

— Хэллоу, лейди, — без обиняков начал он на ломанном английском с характерным русским акцентом, — Ит из файн дэй, изн`т ит?

Девушка хмыкнула и скептически оглядела корявую фигуру Салтыкова с головы до ног. Его квадратное, красное от загара лицо с лоснящейся кожей, очевидно, тоже ей не понравилось, но ей было скучно. «В конце концов, послать его я всегда успею», — мысленно решила она.

«Чёрт! Ну как же ей сказать, что, мол, почему такая красивая девушка скучает в одиночестве? — вертелось в голове у Салтыкова, — Бьютифул гёрл… Почему — вай… Одиночество — лонели… А скучать? Как же будет по-агнлийски „скучать“?..»