– Я, собственно...- Слова неожиданно выпрыгнули из головы и предательской гурьбой разбежались по кустам. И было - с чего. Огромные глаза художника смотрели на меня с лютой свирепостью. Что-то снова приключилось с ним. Вернее, с его настроением. Черт бы побрал этих гениев! Я молчал, а сбоку гудел и потрескивал зловещий камин. Ситуация становилась все более двусмысленной. Чем бы это все завершилось, не знаю, но во взгляде художника в очередной раз произошла революционная перемена,потемневшим айсбергом строгость потекла и растаяла. Теперь он смотрел на меня, как смотрят на своего дитятю нежнейшие из родителей. Я полез за платком, чтобы утереть с лица пот. Этот гений был абсолютно непредсказуем!

– Так на чем мы остановились?
– ласково спросил он.

Я гулко прокашлялся. Настолько гулко, что прокатившееся между стен эхо напугало меня самого. На далеком чердаке что-то скрежещуще опрокинулось.

– Простите...

Художник протянул руку и участливо похлопал меня по спине.

– Наверное, пища не в то горло попала,- пояснил он.- Такое бывает...

"Маразм!" - сверкнуло в моем мозгу. "Неужели они все такие?!" Я по-прежнему не забывал, что впереди у меня семь кандидатов, а значит, еще семь подобных встреч.

– Да!
– всполошился художник.- Я ведь давно обещал вам показать. Мне и самому это полезно. Узнать мнение свежего человека всегда бывает интересно. Вот, взгляните,- он сунул мне под нос пару листов, исчерканных рожицами и нелепыми фигурками.- Неплохо, да?

– Неплохо?
– я истерически рассмеялся. Да, да! Рассмеялся! И не спешите осуждать меня. Этот тип меня попросту доконал. Боже, только сейчас я понял, как, оказывается, люблю обычных людей! Самых что ни на есть ординарных, простоватых, пусть даже без царя в голове. Здравый ум подсказывал, что смеяться в данном случае - грех, но я не мог остановиться. Мне следовало бы изобразить скорбь, хоть какое-нибудь сочувствие, но у нервов своя жизнь, своя политика. Глядя на эту мазню, я нахохотался всласть. Самое интересное, что вместе со мной начал по-тихоньку посмеиваться и художник. Лицо его сияло, он энергично потирал руки.

– Здорово, правда? Рад, что вам так понравилось.

От подобных его изречений впору было свалиться и не встать вовсе, но титаническим усилием я все же сумел справиться с собой. Как-никак я был сыщиком, агентом отдела расследований.

– Ммм... В общем-то конечно... Но раньше, если мне не изменяет память, вы трудились несколько в ином стиле?

– Да,- он досадливо крякнул.- Когда-то я писал большие картины.

– Даже очень большие...

– И не говорите! Стыдно вспоминать. Цистернами краску изводил! Кисть двумя руками еле поднимал. Зато теперь - другое дело!.. Понимаете. Так сейчас не рисует никто! Это, так сказать, нехоженая тропка. В некотором роде - заповедник.

– То есть?

Он нетерпеливо зажестикулировал. Надо признать, жестикуляция у него оказалась выразительнее слов.

– Согласен! Меня можно критиковать, можно поносить и втаптывать в грязь. Есть еще недочетики, есть кое-какие неудачки, но в целом... В целом это должно производить впечатление! Должно! А иначе вы ничего и ни в чем не понимаете! Потому что классицизм умер. Он набил оскомину, перебродил, как старое вино, и вышел в отставку. Его уже не хочется пить, понимаете? художник ударил меня указательным пальцем в грудь.- Вот хотя бы вы! Скажите нам всем честно и откровенно: хочется или не хочется?

– В известном смысле... То есть, конечно!
– я осторожно пожал плечами и сморгнул.

– Вот видите! И вам не хочется! Оно и понятно. Регресс - это регресс, а эволюция - само собой. Большие картины писали и пишут тысячи мастеров. Это конвейер, понимаете? Искусство же не терпит конвейеров. Оно - штучно, оно обязано быть оригинальным. Иначе колонны будут проходить мимо, а глаз не будет задерживаться.

– Да, но вы сами обратились к нам. Мы вынуждены были заняться вашим делом.

– Согласен!
– фальцетом выкрикнул художник. В глазах его заблестели святые слезы.- Долг не всегда трактуется правильно. И я обратился к вам! Но когда?! Когда я это сделал?

– Судя по дате заявления...

– Чушь! Я совершил это в час малодушия и позорного отступления! Но разве же за это судят?!.. Ведь в конце концов, я прозрел, разве не так? он схватил меня за руку и горячо зашептал.- Сама судьба вмешалась в мою жизнь. Я был одним из многих. Теперь я - одинокий крейсер в океане.

– Я бы даже сказал - ледокол среди льдин...

– Именно!
– воскликнул он.

Кажется, я начинал угадывать верный тон.

– Черт вас задери! Но ведь это непросто!

– Не то слово, мой дорогой! Чудовищно непросто! Архинепросто!

Схватив себя за волосы, я простонал.

– Но как? Как вам удалось это?! Чтобы вот так - взломать и вырваться?

– О, если бы сам я знал, дьявол меня забери!
– заблажил он дурным голосом.- Я же говорю: это судьба, рок! Что ту еще можно сказать?