Но что же это все-таки за книга, заслонившая собой все остальные произведения Дриянского? Что такое «Записки мелкотравчатого», которые позволяют их автору с полным правом претендовать на почетное место в русской литературе и чем они отличаются от других, классических охотничьих записок?

«Посылаю вам, любезнейший Александр Николаевич, статейку в «Смесь», — писал Дриянский Островскому из Раненбурга летом 1850 года. — Душевно рад, что удалось выполнить обещание: не знаю, хорошо ли? От вас зависит оценка. Мое дело было сделать как сумелось. Правду сказать, я было начал ее сперва без основной идеи, а так просто, сплеча! Но, вникнув после в дело, когда оно пошло ровнее, нахожу, что этот отдел есть неисчерпаемый источник для пера, а потому, быть может, ни к селу, ни к городу окрестил ее «Мелкотравчатыми» и расположил так, что впоследствии можно будет развить их как душеньке угодно» [5] .

Так небрежно началась история «Записок», первый отрывок из которых под названием «Мелкотравчатые. Очерк из охотничьей жизни» появился в № 2 «Москвитянина» за 1851 год. Отметим любопытное совпадение. «Мелкотравчатые» были напечатаны в отделе «Смесь», «так сказать, на задворках журнала», по замечанию Щеголева. А за четыре года до этого в «Смеси» январской книжки «Современника» за 1847 год был опубликован первый очерк из «Записок охотника» Тургенева. Или, как писал об этом П.В. Анненков: «…в одном углу журнала блистал рассказ «Хорь и Калиныч», как путеводная звезда, восходящая на горизонте» [6] . В дальнейшем оба эти произведения печатались уже в главных отделах журналов — в «Словесности».

Но этим сходство «Записок» Дриянского и Тургенева не исчерпывается. На их общее отличие от «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» С.Т. Аксакова обратили внимание уже сами охотники. Так, в известной «Русской охотничьей библиографии» Н.Ю. Анофриева характеристика «Мелкотравчатых» (к этой любопытной характеристике мы будем возвращаться и позже) дана в разделе «Охотничьи повести и рассказы». В том же разделе помещена справка и о записках Тургенева, тогда как аксаковские «Записки ружейного охотника» отнесены библиографом в гораздо более специальный раздел «Охотничьих руководств и справочников» вместе с охотничьими инструкциями, календарями и т. п.

Книга Аксакова и в самом деле много специфичнее и как бы «научнее» произведений Тургенева и Дриянского. В центре его записок — звери и птицы, человек же со своей собственно человеческой психологией, страстями устраняется из этого мира или, точнее, подчиняется ему и служит верным его отражением. Он — наблюдатель-натуралист, который наблюдает — а по Аксакову это значит: и любит и блюдет, то есть с любовью оберегает, — открывшиеся ему будто впервые красоту и сложность природного мира, не желая смешивать и портить их своей собственной сложностью. Этот наблюдатель (но никак не охотник как главное действующее лицо) словно находится в зрительном зале, на сцене которого разворачивается великое и вполне самостоятельное действие — жизнь природы. Главные его персонажи — пернатые и четвероногие — равнодушны к человеку, кажется, вполне могут обойтись и без него, но человек уже начинает догадываться, что у природы есть своя душа и свобода. А догадка эта, догадка о родственном, хоть и забытом, ведет к участию, любви, пусть еще безответной.

Совсем иначе у Тургенева. Охота как таковая его интересует меньше всего — охотник он маскарадный, «странный» (то есть сторонний, посторонний на охоте), по отзывам многих современников, в частности И.И. Панаева. Прекрасные охотничьи и пейзажные описания в «Записках охотника» — это только лирические отступления, своего рода стихотворения в прозе. Описания природы композиционно организуют книгу, дают ей общий светлый тон; они могут сливаться с ее главной темой, могут контрастировать с ней, но никогда не самодовлеют. Грубо говоря, охота здесь только внешний повод для проявления поэтического «чувства природы» рассказчика, условный организационный прием для решения совершенно другой задачи: изображения мира людей, «земледельческого класса», масштабных социальных обобщений.

И наконец, Дриянский. Для него важна именно охота. Охота как процесс, как самостоятельный социальный институт, как явление, изменяющее обычные отношения между людьми, между человеком и зверем и заставляющее вспомнить об общей, родственной «праоснове» этих отношений. Здесь есть нечто общее с аксаковским подходом к миру, но если аксаковский охотник, затаившись на одном месте, ласкает природу своим любящим, внимательным взглядом, то охотник Дриянского вторгается в нее со страстью, инстинктивно понимая, что встретит столь же сильное ответное чувство.

«Читатель, не державший в руках ружья, — справедливо писал о «Мелкотравчатых» Щеголев, — не имеющий никакого представления об охоте, собаках и так далее, вдруг проникается настроениями и интересами охотника, входит во все подробности охотничьего спорта. Ему становится близкой и родной психология гона, психология борьбы со зверем, делаются понятными и волнующими переживания собаки и человека, возникающие из их совместной работы» [7] .

Многие отличия книги Дриянского от записок Аксакова и Тургенева проистекают из своеобразия самого материала «Мелкотравчатых». Ведь псовая охота, так же как и ее воздушный аналог — соколиная охота, много древнее большинства остальных охот, в том числе и ружейной. Ружье в руках охотника свидетельствует о том, что между миром зверей и птиц и человеком пролегла непроходимая граница и человек может нарушить ее только с помощью чуждого этому миру предмета — продукта человеческого развития, цивилизации, и он вступает в этот мир хозяином-завоевателем, диктующим свои условия. Ружейная охота — это борьба заведомо неравных соперников, и, безусловно, этический момент был решающим в той странности аксаковской книги, что в записках ружейного охотника ружейной охоты нет как таковой — она только подразумевается. Это — исходная предпосылка, заданное, но оставшееся за пределами книги условие.

Ружейный охотник, как правило, одинок, во время охоты он не принадлежит ни человеческому, ни какому другому коллективу. Если же он по гуманным соображениям забудет про ружье, станет натуралистом-охотником, литератором-охотником (причем слово «охотник» будет обязательно на втором месте), то все равно останется в сфере действия человеческой культуры, и одиночество его будет даже еще заметнее: ведь не случайно именно в этой сфере закрепилась формула «наедине с природой».

Отношения же между охотником и подружейной, легавой собакой — слепок с неравенства отношений в человеческом обществе. Собака здесь, конечно, и друг, но самое главное — верный слуга, разыскивающий и подносящий убитую дичь.