Японская сторона планировала внезапность и, в соответствии с законами диалектики, получила ее со знаком "минус". В этой связи встает вопрос о "недопустимо широком использовании радиосвязи" или о плохом обеспечении скрытости при подготовке операции.

Как уже отмечалось, первые сведения о предстоящем японском наступлении в Центральном секторе Тихого океана криптоаналитическая служба предоставила Нимицу в середине мая. Таким образом, у командующего американским флотом оставалось не более двух недель, чтобы разработать план сражения и претворить его в конкретные боевые приказы. При предельном напряжении всех штабных и организационных структур такого запаса времени "впритык" хватало, но, обычно, руководящие инстанции относятся к неожиданным для них выводам разведчиков весьма скептически: по логике вещей, несколько дней должны были уйти у Рочфорта на "уговаривание" Нимица.

Далее, как правило, в штабе образуется две партии: одна из карьерных соображений верит в полученные сведения, другая (по той же причине) объявляет их дезинформацией. Командующему приходится маневрировать между этими группировками, страхуясь на случай любого исхода. В результате с опозданием принимается "взвешанное", а на самом деле – половинчатое решение. (Например, усилить гарнизон Мидуэя и числа второго послать к атоллу 16-е оперативное соединение – "посмотреть".)

С этой точки зрения утечка информации, подобная той, что имела место перед Мидуэеем, не могла привести к сколько-нибудь серьезным последствиям. В конце концов, она происходила и перед Перл-Харбором, и перед сражением за Индонезию, и перед рейдом в Индийский океан.[4]

И лишь в данном случае ситуация развивалась нестандартно. Хотя "партия альтернативы" и существовала (более того, имела поддержку в высших вашингтонских штабах), она не оказала никакого влияния на выработку оперативных решений. Адмирал Нимиц игнорировал все ее предостережения и полностью поддержал разведывательный отдел. Иными словами, Рочфорт не только расшифровал японские коды, но и каким-то загадочным способом сумел убедить командующего в абсолютности своего анализа. Надо отдать Нимицу должное: по окончании сражении он заявил в присутствии всех офицеров штаба, что победой они обязаны блестящей работе подразделения военно-морской разведки, возглавляемого Рочфортом.

Во всяком случае, глубокая убежденность Нимица в безупречности реконструкций криптографов остается одной из загадок Мидуэя, может быть, главной.[5]

Очень трудно однозначно оценить решения, принятые главнокомандующим Японским флотом поздним вечером 4-го июня. Хотя в отличие от Нагумо Ямамото сохранил видимое спокойствие, не подлежит сомнению, что он был потрясен внезапностью катастрофы и ее масштабом. Прежние планы рухнули, новых не было. Единственным приходящим в голову шансом был артиллерийский бой, предпочтительно – ночной. Для этого следовало довести операцию по захвату Мидуэя до логического конца.

Возможность захватить атолл у Объединенного флота оставалась и 5-го, и 6-го июня.[6] Но действовать вопреки свершившимся событиям – означало для японцев противопоставить себя воле Неба. На это не оставалось внутренних сил ни у Нагумо, ни у Кондо, ни у самого Ямамото.

"Алеутский проект"[7] показался им более обнадеживающим. Новые корабли, иной сектор Тихого океана… речь шла о другом сражении – не о попытке "переиграть" вчистую проигранный Мидуэй. Но, конечно, у японцев не было оснований предполагать, что, имея журавля в руках, американцы бросятся ловить синицу в небе.

Ретроспективно, отказ вечером 4-го июня от продолжения операции MI следует рассматривать, как очень серьезную ошибку командования Объединенным флотом. Конечно, после потери соединения Нагумо вопрос о блокаде Гавайев не вставал. Американцы сохраняли господство в Центральном секторе Тихого океана, это означало, что Мидуэй, даже если он будет захвачен, не удастся удержать на достаточно долгий срок. Но за его возвращение Нимицу пришлось бы уплатить настоящую цену.

Промахи главного исполнителя операции MI вице-адмирала Нагумо Тюити стали предметом изучения уже во время войны. Но за обилием "вопросительных знаков", поставленных комментаторами едва ли не ко всем "ходам" командующего авианосным соединением, остались неосвещенными два взаимосвязанных вопроса: почему Нагумо принимал именно такие решения, и как ему надлежало действовать в той ситуации, которая сложилась утром 4-го июня 1942 года к северу от острова?

Первым замечанием в адрес Нагумо является плохая организация разведки. Действительно, выглядит странным, что он, имея в своем распоряжении около трехсот палубных самолетов с опытными экипажами, накопившими опыт ночных и сумеречных полетов, использовал для поиска противника всего семь ГСМ.

Не приходиться отрицать, что Нагумо имел предвзятую оценку обстановки. Хотя он и говорил офицерам своего штаба, что в районе Мидуэя могут находиться крупные силы противника, эти слова были, скорее, "заклинанием от сглаза", нежели выражали действительную точку зрения командующего. От воздушной разведки Нагумо ожидал лишь подтверждения своей уверенности в отсутствии в оперативной зоне американских надводных кораблей.

Иными словами, секторный поиск был организован "на всякий случай" и рассматривался всеми – от командующего соединением до непосредственных исполнителей – как сугубо формальное исполнение уставных требований. Заметим в этой связи, что Хелси в набеге на Джалуит-Кваджелейн (и в Токийском рейде) вообще не вел воздушной разведки.

Нагумо, как и Ямамото, придавал огромное значение скрытости развертывания своего соединения. И именно поэтому он не использовал для предварительной разведки палубную авиацию. Появление японского гидросамолета в окрестностях Мидуэя не обозначало ничего: такой разведчик мог вылететь с Кваджелейна (с дозаправкой от ПЛ). В самом худшем случае он навел бы американцев на мысль, что где-то неподалеку находится тяжелый крейсер противника. Но "колесный самолет" с красными кругами на крыльях, обнаруженный какой-нибудь рыбацкой лайбой в пятистах милях к западу от Уэйка, указывал на обязательное присутствие в центральном секторе Тихого океана по крайней мере одного японского авианосца.