— Угу, — кивнул Примат, поняв смысл добавления, вот только… как быть с числом "двести"?

— Взгляните, — оправдываясь, разгорячилась Гибне, — разве там может что-нибудь случиться? — она снова раскрыла альбом. — Олнцесная Геврония, как вы здесь говорите.

— Многие обезьянны только и мечтают о такой жизни, пускай насчет приключений не самой интересной, но зато спокойной. Счастливой, как зимняя спячка! Так многие думают, а родители Мичурина уж точно. Вот для вас я сейчас провожатый в ваш, в фотографический рай, а для него — сопровождающий. Понимаете разницу?

— Да, понимаю. Но все, слава богу, позади.

— Для вас, — согласился с ней Примат, в свою очередь понимая разницу между упертостью и напором, — но знайте, что я тогда не просто так за чихаком по склону бегал. Если бы на вашем месте был обезьянн, то пулю свою он от меня обязательно получил бы, со склона, из чихакской винтовки. А там гунди, доказывай, экспортируй сопли. А так… я даже не целился в вас, верите?

Гевронка смолчала.

— За смерть обезьянна, даже двух, вы ничем не заплатили, кроме возможных угрызений совести, а это слишком малая цена. Понимаете?

И опять в ответ тишина.

— Ну что, пора на посадку? — выговорившись, решил разрядить обстановку Примат.

— Пора, — Гибне с готовностью встала, еще не до конца переварив услышанное, однако в поспешности ее движения родился еще один не заданный вопрос.

— А у вас есть семья?

— Я не женат, — с надеждой на прощание улыбнулся Примат, — мне все еще везет.

— Извините, а та обезьянна, на аэродроме?

— Заметили? — шагнул Примат к посадочным воротам. — Думаю, и ее нет. А вот вам пора.

Очередь к шумилкам о железе, состоящая из раскрытых паспортов и приготовленных билетов, быстро проползла через положенный ритуал взглядов и рентгена, превращая ожидающих в отлетающих.

— Счастливо долететь, — попрощался Примат, — надеюсь, больше не увидимся.

— Спасибо, — не обиделась уже превратившаяся в отлетающую гевронка, — глупостей больше не будет. А вдруг вы ошиблись, там, на аэродроме?

— Доживем — увидим, переживем — забудем. Прощайте!

Наконец-то он избавился от нее! Хотя надо, надо признать, что Гибне оказалось в общем-то теткой неплохой. Но смерть Мичурина, да и этого мальчишки чихака, несогласие с этим всем, плюс собственные страхи — все это настроило по необходимости отважных пехтмуров против нее. Так что Примат побыстрее выскочил на свежий воздух — надоел ему аэропорт и в нем гевронка, да и военный полноприводный грузовик как-то не очень вяжется с легковушным окружением. Он, не задерживаясь, направился к нему.

— Проверяли, — сообщил на время перебравшийся в кабину мичудрил.

— Ну и?

Мичудрил кивнул на табличку "200" под стеклом, и Примат не стал возражать — так положено и избавит от лишних вопросов со стороны тащащих службу на приаэродромовских просторах ментов и предупредит излишние взмахи их полосатых жезлов. Мичудрил запрыгнул обратно в кузов, к пехтмурам и цинку, ну а Примат в кабину, и насупленный трехосный вездеход выехал на трассу. Военный аэродром недалеко, нужно лишь лихо промчаться каких-то пару-тройку километров под высоченными тополями, посаженными вдоль дороги вероятно из соображений секретности и маскировки. Тени от них немного.

На КПП запаянный в бронежилет караульный в форме из серых разводов, сложив на автомате руки — как на перилах, вопросительно уставился на Примата и на табличку.

— Автобус не уехал еще? — открыв дверцу, спросил его Примат.

— Успеваете, — ответил тот, — проводи, — кивнул он второму, так же запаянному и автоматистому товарищу. А товарищей таких — несколько.

Второй запаянный залез в кабину, открылись ворота, и машина въехала на так отличную от всей остальной земной тверди авиатерриторию. Они подъехали к небольшому и чем-то действительно напоминающему летающий автобус самолету. Наверное, потому что поршневой — черные следы выхлопов двигателей подчеркнули его сегодняшнее предназначение.

А у задранного хвоста и открытого люка — запрещенный на аэродроме перекур, и Примат знает, что это его попутчики — такие же, как и он, сопровождающие. Он поздоровался, отказался от сигареты, выгрузили тяжелый, в двести заявленных килограммов, обшитый досками цинк, затащили в самолет, а там таких с десяток — все строго, все по весу. Помолчали, поболтали.

— Последний? — спросил вынырнувший из ниоткуда летчик, и не получив ответа, полез внутрь, по-видимому — считать.

— Последний, — через некоторое время объявил он, — поехали.

Все очень просто: похожий на автобус самолет, летчик-счетовод, покурка, и пожав мичудрилу Павианову руку, Примат отправился в полет.

22. Тринадцатый день на планете обезьянн. Второй день диалогов.

— Когда мне было лет четырнадцать, ну, может быть, пятнадцать, мы с подружкой заманивали сюда, во двор, клеящихся к нам матросиков. Они нас провожали, а во дворе их ждали наши друзья и дрались с ними. Представляешь? У меня было хулиганское детство.