Он пригласил ее в свою комнату на ужин. Поданы были: паштет из бекасов, утка по-бордоски, сладкое суфле. Ей нравился его серьезный тон, в его тоне была почтительность. Он назвал свою фамилию – Лэнэ. Она не слыхала прежде такой фамилии, но ведь она в своей жизни видела и слышала парадоксально много и парадоксально мало…

Она сначала посчитала его аристократом, но он оказался сыном негоцианта из Бордо. Было ясно, что его отец богат. Она ела деликатно, медленно. Он не был болтлив. Он сказал о себе не так много. Он писал стихи и в Бордо стоял во главе общества поклонников лотоса. Она спросила, почему речь идет о лотосе. Он ответно спросил, помнит ли она племя лотофагов, описанное Гомером. Она помнила. Было приятно продолжать разговор, который, быть может, поняли бы только немногие…

– Вы мечтаете не помнить? Рассматриваете потерю памяти как идеал бытия? – спросила она, чувствуя себя изящной и утонченной.

– Поэтическую потерю памяти! – уточнил он.

– Что это? – Она старалась не думать о том, что ей нужны деньги.

Он отвечал, что речь идет о том, как возможно отрешиться от всего обыденного…

Они пили мало вина. Ей не хотелось пьянеть. Он ждал ее слов. Он, конечно же, хотел услышать о ней от нее. Она подумала и спросила:

– Что вы знаете обо мне? – медлительно и печально.

Он ответил честно, что слышал о ней разное, по большей части странное:

– Здесь была задержана некая женщина… – И когда он не договорил, она тотчас заполнила паузу своим голосом, звучавшим по-прежнему грустно:

– Я встретила ее в Швейцарии. Да, эта женщина была странной. Вероятно, не стоило сближаться с ней, но она была весела и занятна, а мне… – Мадлен запнулась… – Мне было очень одиноко… – быстро проговорила она, как будто стыдясь внезапной откровенности…

И ведь нельзя было сказать, что она лжет! Она понимала парадоксальность своих слов, заключавшуюся в том, что она лгала, говоря правду!.. Катрина действительно была занятной, общительной, странной. А в жизни Мадлен, или Елизаветы, или… действительно хватало одиночества…

– Я очень испугалась, когда ее внезапно арестовали, – продолжала девушка. Она сидела, опустив глаза, но вдруг взглядывала на собеседника и взгляд ее темных косых глаз выражал робость и печаль… – Я очень испугалась… В чем она могла провиниться? Это была образованная дама…

Господин Лэнэ сделал тривиальный жест пожатия плеч.

– Возможно, лучше не говорить об этом, – сказал он. Мадлен чувствовала, что вдохновенно играет роль, но она даже не была уверена в том, что это действительно роль, действительно игра, а не то самое, что люди обычно называют правдой!..

– Одиночество… – проговорила она… – Я привыкла к одиночеству, но все же в монастыре я была одинока совсем по-иному…

Теперь она ожидала, что он спросит ее о монастыре. Он спросил. Она ответила, что воспитывалась в монастыре, но многозначительно не уточнила местонахождение этого монастыря… Он разглядывал ее почти откровенно, но не нагло…

– После смерти отца… – Она проговорила это и смолкла.

Он поспешил выразить сожаление о ее утрате. Она сказала, что мало знала отца, видела его несколько раз… Она то и дело замолкала, как будто хотела быть откровенной, но в то же время боялась нечаянно выдать некую тайну… Он прекратил расспросы. Вероятно, она переиграла, и он решил более не смущать ее. Но ей было нужно, чтобы он узнал о ней что-нибудь еще! Она как будто хотела говорить, хотела быть откровенной и… боялась!.. И это в определенном смысле было правдой!..

Она сказала, что не помнит своей матери. Это тоже была правда! Она уже знала, к чему ведет, но не знала, какой дорогой пойдет… Видно было, что он набирается решимости для того, чтобы высказать нечто важное.

– Мне говорили кое-что совершенно туманное о том, что вы не та, за кого выдаете себя!

Она смутилась искренне. Ведь он мог иметь в виду совсем не сказку, а самую настоящую, самую скучную правду! Она подняла на него глаза. В ее глазах трепетали мотыльками тоска, робость, надежда. Она тоже как будто набиралась смелости…

– Да, – сказала она, – это так. Но я, в сущности, никто… – И снова правда! – Я, в сущности, никто! – Вдохновение подняло ее на своих волнах… – Я не знаю, что говорили вам… – Она сейчас совершенно искренне чувствовала себя значительно более наивной, чем была на самом деле. А она все-таки, несмотря на все пережитое, оставалась в определенной степени наивной… – Я – никто! Я не могу доказать… Простите!.. Я так устала таиться! Вы представляетесь мне человеком, которому возможно довериться… Вы, должно быть, слышали, будто я – незаконнорожденная… Это не так. Отец… Одна монахиня сказала мне, что они были обвенчаны!.. Но я… Я и сама не понимаю, как это могло сделаться… Ведь императрица…

Мадлен не знала, что известно господину Лэнэ, она бросала на него короткие взгляды, в которых виделось искреннее смущение. Она могла показаться ему смятенной, встревоженной. Но по выражению его лица она определила, что странный слух о незаконной дочери Франциска известен ему. Он слушал внимательно. Она рассказала, что узнала о своем истинном происхождении случайно. Она говорила с паузами, медленно и смущенно. Она подумала, что сейчас он спросит о ее правах. Она медленно подводила разговор именно к этому! И он спросил: