На углу Бенефит-стрит и Гопкинс-стрит я увидел дом, который показался мне не только красивым, но и весьма таинственным, поскольку он весь, от крыши до фундамента, включая оконные и дверные карнизы, был выкрашен в темно-красный цвет такой густоты, что выглядел почти черным. Даже садовая ограда была выдержана в том же тоне. Обитатели этого дома как бы заявляли о своей решимости отгородиться от жизни монотонной завесой цвета мрачного пламени.

«Вот видишь, — замечает Элиза Уильяму после того, как Т. прочитал им это место рукописи, — я всегда говорила, что этот оттенок красного отпугивает людей». — «Но ведь мы по совету реставраторов воспользовались именно фалунской краской, — парировал Уильям, — поскольку краска эта натуральная и хорошо сохраняет древесину».

«Меня она отнюдь не отпугнула, — говорит Т. — Скорее наоборот». Я даже совершил нечто по здешним понятиям совершенно немыслимое: открыл садовую калитку и подошел вплотную к дому. Оклика не последовало, и я стал его огибать, но затем отклонился немного в сторону, заметив сбоку маленький огородик — всего несколько грядок с зеленью, — посреди которого виднелись солнечные часы с надписью: A garden that might comfort yield [122] .

«Легко можешь себе представить, как мы перепугались, когда услышали твои шаги у самого дома, — рассказывает Элиза. — Мы тихонько подкрались к окну, и Уильям сказал — как сейчас помню его интонацию: «В сущности, у него вполне приличный вид». «Наверняка приезжий», — добавила я.

Кто знаком со мной достаточно близко, знает, что я не верю в провидение, именуемое также судьбой или роком, и упорно придерживаюсь той точки зрения, что жизнь любого человека-это смесь предопределенности и случайности. Я привожу это свое кредо в сухом сообщении о событиях моей жизни лишь для того, чтобы отвести подозрение, будто я склонен рассматривать свое исчезновение в Провиденсе, столице самого маленького американского штата Род - Айленд, как событие, исполненное глубокого смысла только потому, что Провиденс означает «провидение». Из того факта, что я исчез в Провиденсе, вытекает только то, что я исчез именно там, а не где-нибудь еще.

Так, лишь чистой случайностью следует считать то обстоятельство, что Элиза Дорранс открыла дверь и пригласила Т. осмотреть дом и выпить чашечку чаю. Она никогда раньше не видела Т. и не могла рассчитывать на его появление в пять часов вечера семнадцатого октября 1970 года. Предопределенность же этой встречи состоит в том, что день был холодный, Бенефит - стрит пустынна, а во взгляде, которым обменялись Элиза и Уильям, прежде чем Элиза направилась к двери, читалось согласие.

Элизе около сорока, рост примерно метр шестьдесят пять, изящна (хотя и не слишком), спортивна, ясноглаза, прямодушна, весела, кожа лица чистая, прозрачная, волосы (какого цвета?) носит подколотыми узлом на затылке. По ходу романа Т. испытывает все более сильное чувственное влечение к Элизе. Надо будет показать, что чувство это возникает отнюдь не только оттого, что другого выбора у Т. нет.

Когда я последовал за Элизой, мне вдруг вспомнилось, как в Ирландии мы с женой однажды оказались подле большого помещичьего дома, прятавшегося в глубине парка. «Если бы владелец поместья сейчас открыл окно и пригласил нас войти и быть его гостями, — сказала тогда жена, — мы могли бы исчезнуть с лица земли совершенно бесследно. Ни одна живая душа не узнала бы, что мы с тобой в этот дождливый вечер по пути из Корка в Лимерик случайно попали в этот дом».

«И все-таки ты не замешкался ни на секунду, переступая порог нашего преступного логова», — комментирует Элиза это место. «Слишком был наслышан и начитан об американском гостеприимстве», — возражает Т. «Ну и что же, — подает голос Уильям. — Разве мы не оказали его тебе в полной мере?»

За чаем я рассказал Доррансам о своей поездке в бывший Форт-Карие, таким образом обрисовав им вкратце всю свою жизнь. Потом пожаловался, что, вместо того чтобы сидеть за столом и писать — а у меня сейчас как раз самое подходящее для этого настроение, — мне приходится зачитывать вслух свои тексты перед ученой аудиторией. Не знаю, что заставило меня столь подробно распространяться о собственной персоне. Может быть, отличный чай с ромом, приготовленный Элизой?

«А вы возьмите и откажитесь! — вдруг заявил Уильям. — Кстати, я близко знаком с профессором Карвером. Он не обидится, если вы откажетесь. В Америке любой профессор литературы понимает, что писать — куда важнее, чем читать вслух то, что сам написал».

На «ты» мы перешли только на следуюгцее утро. По - английски перейти на «ты»-значит просто начать называть друг друга по имени. Мне, однако, не пришло в голову именовать Уильяма и Элизу панибратски: «Билл» и «Лиз».

Источники доходов Уильяма Дорранса мне пока еще неясны. Какая профессия могла бы ему подойти? Во всяком случае, оба они — отпрыски состоятельных родителей, принадлежат к заглохшим ветвям некогда процветавших семейств промышленных магнатов и живут на проценты с капитала.

Уильям Дорранс — ровесник Т. И значит, оба они лет на пятнадцать старше Элизы. В тот вечер на Элизе было вязаное платье из тонкой желтой шерсти поверх коричневого шелкового пуловера с высоким воротом.