Уильям показал мне дом, как и обещал. Я бродил за ним в наручниках из комнаты в комнату. Под конец он привел меня в ту, где я буду жить, и оставил одного.

Нет нужды описывать дом Доррансов, поскольку любой знаток Провиденса давно понял, что я использовал в качестве модели дом Стефана Гопкинса, построенный в 1707 году (специфический красный цвет! Угол Бенефит-стрит и Гопкинс-стрит!). Теперь в этом доме музей; можете его посетить! Стефан Гопкинс входил в число лиц, подписавших американскую Декларацию независимости (1776).

Для своих целей я лишь окружаю дом Стефана Гопкинса большим садом — или маленьким парком, — поскольку именно там должны произойти первые любовные сцены между Т. и Элизой. В действительности при доме имеется лишь уже упомянутый Т. огородик с солнечными часами, сооруженными еще при прежнем владельце, знаменитом американском бунтаре и государственном деятеле. На самом деле этот дом, выходящий фасадом на улицу, с трех сторон окружен садами соседних участков.

Они уже полностью обставили мою комнату. Простая кровать в колонизаторском стиле, застеленная белоснежными простынями и грубошерстными солдатскими одеялами, большой стол возле одного из двух окон, на нем — стопка бумаги и пишущая машинка — довольно дряхлая старушка «Ундервуд», как я сразу же про себя отметил, — а также стакан с десятком остро отточенных карандашей. В углу-кресло с журнальным столиком, на нем — пачка трубочного табаку, правда, не моей марки, а также воскресный номер местной газеты.

Хоть и с трудом, но мне все же удалось вытащить из кармана пиджака свою трубку, набить ее и раскурить. Усевшись в кресло, я принялся разглядывать еще пустую книжную полку и голые стены, оклеенные полосатыми серо-голубыми обоями приятного оттенка. При этом я заметил, что окна моей комнаты выходят в сад, а не на улицу, так что пытаться их открыть и позвать на помощь, скорее всего, не стоит.

Когда Элиза постучалась, я не встал с кресла, только бросил: «Войдите!» Она сообщила, что шкаф в коридоре за дверью. «Правда, он еще пуст, — добавила она, помолчав, — нам надо будет купить тебе кое-что из одежды; какой у тебя размер воротничка?»

«Сорок первый, — ответил я, — только это тебе ничего не даст». Она сходила за сантиметром и измерила окружность моей шеи, чтобы выяснить, какому американскому размеру она соответствует. Я по-прежнему сидел в кресле, поэтому ее грудь, обтянутая темно-синей блузкой, оказалась прямо перед моими глазами.

Решившись ничего не опускать при чтении рукописи, Т. не смеет взглянуть в лицо Уильяму после описания такой или подобной сцены. А Уильям, когда чтение заканчивается, как ни в чем не бывало задает чисто технические вопросы или пускается в обсуждение общелитературных проблем. Ничего личного он не касается. Прекрасная дама — Элиза — выслушивает песни своего трубадура весьма благосклонно.

Вечером супруги Дорранс оставили меня одного — им надо было ехать в гости. Они предоставили в мое распоряжение весь дом, но, прежде чем уйти, стянули мне руки за спиной. Я слышал, как они хлопнули дверцами машины и укатили.

Я поднялся на второй этаж, подошел к окну, выходившему на Бенефит-стрит, и долго смотрел на улицу, но так ни одного пешехода и не увидел. Время от времени мимо проносились машины. Если бы появился прохожий, я мог бы привлечь его внимание, только постучав по стеклу, так как мне не удалось открыть окно — оно было чем-то заклинено, и силы рук, стянутых за спиной и лишенных опоры, не хватило.

Вскоре я оставил эти попытки и все время, пока ждал возвращения Доррансов, то просто стоял, то бродил по дому, то лежал ничком на софе в гостиной. Не мог ни читать, ни смотреть телевизор, ни хотя бы трогать или рассматривать какие-нибудь интересные вещицы.

Все же Т. мог бы без особых усилий схватить какой - нибудь тяжелый предмет, например чугунные каминные щипцы, и разбить ими окно в нижнем этаже. Тонкие деревянные планочки оконной решетки не выдержали бы двух-трех ударов ногой. И уже через несколько минут Т. был бы свободен.

После ужина Доррансы изложили мне свои предложения! Я должен жить в их доме как пленник, но зато писать могу совершенно свободно, отрешившись от всех житейских забот, финансовых затруднений, зависимостей, связей, традиций, а также общественных институций, в которых я, как писатель, доныне вынужден был «вращаться». Недостатка я ни в чем испытывать не буду.

Я спросил, как бы они поступили, если бы я не был писателем. «Как-то раз мы было ухватили одного парня, — ничуть не смущаясь, ответствовала Элиза. — Но выяснилось, что он коммивояжер, и мы его тут же отпустили на все четыре стороны, даже не попробовали лишить его свободы передвижения». Тут она взглянула на меня и добавила: «Так что ты для нас — сущая находка».