— Барни, ты что — совсем уже? Нельзя так пить в твоем возрасте. И самого себя уговаривать, будто Мириам вернется.

— А сама-то хороша! Столько лет прошло, а до сих пор не выкинула одежду Роже. Это уже смахивает на извращение.

— Шанталь говорит, что в офисе твое поведение стало еще более предосудительным, чем когда-либо. Люди страшатся дней, когда ты появляешься. Потом, Барни, — тут она дотронулась до моей сморщенной, как у ящерицы, лапы, — ты вступаешь в тот период жизни, когда жить одному становится просто опасно.

— Что ты все намеками какими-то, Соланж? Говори прямо!

— Шанталь сказала, что в прошлый четверг ты диктовал ей письмо «Троим амигос», а когда пришел в понедельник, снова продиктовал то же самое письмо.

— Значит, опять напала забывчивость. Должно быть, с похмелья.

— В который раз уже.

— Раз в год меня обследует Морти Гершкович. Усыхаю, говорит. Если доживу до девяноста, ты сможешь повсюду носить меня в сумочке.

— Мы с Шанталь все обсудили. В случае, если твое здоровье ухудшится, ты всегда можешь переехать к нам. Мы отгородим часть квартиры железной сеткой, как это делают владельцы «универсалов», когда возят с собой собак. И время от времени будем бросать тебе туда латкес.

— Да лучше уж я к Кейт перееду!

— Мерзавец! Не смей даже думать об этом. У нее своих забот полон рот, семейная жизнь наконец налаживается. Только тебя ей и не хватало.

— Ты поступишь глупо, если проголосуешь «да». Я не хочу, чтобы ты это сделала.

— Не хочешь? Не много ли ты на себя берешь? Что бы ты сделал, если бы был молодым франкоканадцем?

— Ну, естественно, проголосовал бы «да». Но ни ты, ни я не молоды и не до такой уж степени глупы.

Когда я высадил ее у дома на Кот-де-Неж, Соланж не сразу отошла от машины.

— Пожалуйста, не пей сегодня больше. Езжай сразу домой и ложись.

— Именно так я и собираюсь поступить.

— Ну да, конечно, даже готов поклясться здоровьем внуков.

— Нет, честно, Соланж.

Но очутиться в пустой квартире, в кровати без Мириам, оказалось выше моих сил, и я поехал в «Джамбо», надеясь встретить там мэтра Джона Хьюз-Макнафтона или Зака. Как бы не так! Мне тут же сел на уши Шон О'Хирн, тяжело угнездившийся за стойкой на соседнем со мной табурете; его глаза уже горели пьяной злостью.

— Принесите мистеру П. выпить, — в промежутке между хрипами одышки проговорил он.

— Знаете что, Шон? Я вас искал. У меня для вас есть кое-что интересное.

— Ну-ну-ну?

— Ваши люди перекопали весь мой огород, вы снова и снова посылали водолазов в озеро, взяли соскобы со всего, что было в доме, везде искали следы крови — ну в точности как показывают по телевизору. Но поскольку вы пустоголовые балбесы, никому не пришло в голову спросить, куда исчезла моя бензопила.

— Какого хрена. У вас ее никогда не было, мистер П. Потому что, если у вас в усадьбе появляется нужда в каких-то тяжелых работах, вы нанимаете для этого гоев вроде меня. Такой уж вы народ, да и всегда такими были.

— А откуда же тогда пустой крюк на стене гаража?

— Да идите вы с вашим пустым крюком. Меня вы им сейчас за задницу не уцепите.

— А что, если бы я сообщил вам, что на прошлой неделе я был в коттедже, рылся в коробке со старыми квитанциями, вдруг — глядь! — товарный чек на бензопилу, причем датированный четвертым июля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.

— Я бы сказал, что вы лжец и послал бы вас на хер.

Остальные посетители бара смотрели по ящику поздние новости. А там, что ни день, сплошной референдум. Когда весь экран заполняла физиономия Проныры, подымался гогот, все начинали отпускать замогильные шутки, которыми только и оставалось теперь утешаться англоязычной части населения.

— Ну, и где же сейчас эта бензопила?

— Там, куда я ее забросил. Где-то на глубине четырех сотен футов лежит, бедолага, ржавая и совершенно для вас бесполезная через столько лет.

— Хотите сказать, что у вас хватило хладнокровия расчленить его?

— Шон, теперь, когда вы так прилипли ко Второй Мадам Панофски, почему вы на ней не женитесь? Я буду по-прежнему платить алименты. Я бы даже приданое за ней дал.

— Нет, чтобы такой человек, как вы, смог расчленить труп… это невозможно. Да и крови нигде не было. Так что кончайте вешать мне лапшу, старый олух.

— Конечно, крови не было, потому что я мог расчленить его, оттащив подальше в лес. Не забудьте: прежде чем вы, придурки, сообразили предъявить мне обвинение, у меня был целый день, когда я там сидел в коттедже один.