— Пшел ты , мешуга шлеп, —сказал Хайми, выпучив от натуги глаза, и, перевернув минералку, указал на мой стакан.

— Нехорошо, нехорошо, мистер Минцбаум.

— Не говорите с ним таким тоном, — сказал я, — и принесите ему «праздник весны», пожалуйста.

— Ему нельзя.

— И быстро! — нахмурился я.

— Я принесу, но вы сами будете с нею объясняться.

— С нею?

— С его внучкой. С миссис Кац.

— Покажите, что там у вас?

— Что подавать мистеру Минцбауму, я знаю, — сказал официант, раскрывая передо мной меню, — а что будете вы, — тут он сделал паузу, но потом все же добавил: — сэр?

— А что тут подают мистеру Минцбауму?

— Овощи на пару и омлет. Без соли.

— Нет, только не сегодня. Сегодня мы оба будем жареную грудинку и латкес. И не забудьте захватить хрен.

— Вотата уше, — сказал Хайми, радостно покачиваясь взад-вперед.

— И еще мы бы хотели бутылку «божоле». О боже, я смотрю, у мистера Минцбаума нет винного бокала. Принесите ему.

— Миссис Кац будет очень недовольна.

— Делайте, что вам велено, а с миссис Кац я все улажу сам.

— Воля ваша.

Хайми ткнул в свой разинутый рот вилкой, что-то яростно пытаясь мне внушить глазами.

— Хайми, ты даже не пытайся ничего говорить. Я все равно ни слова не понимаю.

Официант принес ему «праздник весны». Мы чокнулись и оба выпили.

— За нас, — сказал я, — и за те веселые деньки, что мы знавали вместе. Их у нас никому не отнять.

Он пригубил коктейль. Я вытер ему слюнявчиком подбородок.

— А теперь за авиацию Восьмой армии, — сказал я, — за Дюка Снайдера, за Моцарта и за Кафку, за баб, за Доктора Джонсона и Сэнди Кофакса, за Джейн Остин и Билли Холидей [258] .

— Вобляп, — произнес Хайми, тихо плача.

Придвинув свой стул к нему поближе, я принялся помогать Хайми резать мясо и оладьи. Когда к нам снова подошел официант, Хайми что-то залопотал, зажестикулировал…

— По'эл, не дурак! — сказал официант и принес Хайми блокнот и карандаш.

Хайми долго возился, старался, что-то писал, вырывал страницу, комкал, снова начинал, что-то бормотал, борясь с одышкой. Наконец он вручил мне то, что ему удалось накорябать печатными буквами:

Скоро мы были оба пьяны, но, по счастью, компрометирующую нас посуду уже убрали — к тому моменту, когда в зал величаво вплыла Дражайшая Супруга Фиона, за которой, с видом легавой, идущей по следу, тащился Шелли; они вошли и двинулись мимо столиков, лучась благожелательностью к тем, кто по-прежнему входит в список самых-самых, других же, тех, кто не стоит ответных любезностей, удостаивали лишь краткого кивка. Наконец приблизились к нам. Коренастая Дражайшая Супруга предстала перед нами вся в драгоценностях, упакованная в шифоновое вечернее платье, у черного бархатного ворота скрепленное усыпанной бриллиантами застежкой и оттопыривающееся все больше не там, где надо. Шелли был в смокинге и лиловой рубашке с плиссированным жабо (мне такие рубашки всегда напоминают стиральную доску), к этому галстук в виде веревочки с какой- то индейской висюлькой и ковбойские сапоги ручной работы — видимо, для защиты от ядовитых змей, если вдруг придется с риском для жизни пересекать проспект Родео Драйв.

— Ну что, старые негодники, — наверное, не наговоритесь никак? — сказала Дражайшая Фиона и, наморщив аккуратненький, скульптурно выточенный хирургом носик, запечатлела на практически лысом черепе Хайми алый оттиск накрашенных губ. — Я слышала, веселая у вас была жизнь, когда вы в молодости вместе пребывали в развратном Пар-ри.

— Какого черта Шелли не предупредил меня, что он не может говорить?

— Ну ладно, ладно. Так тоже нельзя. Вам не хватает чуткости, вот и все. Хайми просто временами бывает трудно понять. Не правда ли, дедуля?

Дальнейшее смутно, помню только, что официант отвел Фиону в сторонку, после чего она на меня накинулась:

— Вы что, в самом деле давали ему пить крепкие напитки и есть жареное мясо с вином?

Хайми, вращая глазами, пытался быть услышанным:

— Бляпо шебо жо!

— У него недержание, — сообщила Дражайшая Фиона. — А вы ведь не придете убирать за ним в три часа утра.

— Вот только не говорите мне, что вы придете!

— Так вышло, что именно сегодня мисс О'Хара на ночь отпросилась.

Помню, Хайми поставил регулятор на реверс, откатился от стола, остановился, а потом дал полный вперед и устремился в сторону Дражайшей Внучки. Та взвизгнула, но Шелли успел выхватить ее с пути опасного снаряда. Впрочем, может, ничего подобного и не было, это опять я лезу в собственную память, что-то там подстраиваю, подкручиваю, меняя реальность. Но, по-моему, разозленный Хайми, который стукачей всегда терпеть не мог, стал потом гоняться за официантом, пытаясь взять его на таран, однако при попытке слишком круто повернуть редлштульналетел на какую-то женщину за чужим столиком. Хотя, может быть, я только хотел бы, чтобы весь этот бедлам имел место. Наслаждаясь собственным рассказом, испытываешь большой соблазн что-то где-то иногда нарочно усложнить. Честно говоря, я вообще прирожденный лакировщик действительности. Хотя, с другой стороны, разве не это главное в ремесле писателя? — пусть он даже и новичок зеленый вроде меня.