— Люка! — ахаю я. — Смотри, какая луна!

Он появляется в дверях в одних черных брюках.

Его многочисленные татуировки приглушены ночным светом. Прежде эти рисунки отвлекали меня, но теперь, в полумраке, я могу по достоинству оценить красоту его тела. От одного взгляда меня охватывает дрожь.

— Замерзла? — спрашивает Люка.

Я не успеваю ответить, как он уже нырнул в комнату и появился обратно, размахивая покрывалом, словно матадор плащом. Люка закутывает меня, и наши руки встречаются, когда он соединяет утлы ткани у меня под подбородком. Он не сразу отпускает мои пальцы. У меня не хватает смелости выдерживать его взгляд более секунды — траппа сделала весь мир размытым, но при этом Люка всегда в фокусе.

— Что значат эти две соединенные ладони? — Я притворяюсь, что разглядываю его татуировки, а не рельеф его широкой груди.

— Это молитва за моего дорогого друга Коррада — он умер слишком рано. Тогда я пообещал себе больше не драться.

Люка заглядывает за плечо — на свою правую лопатку.

— Цветочная гирлянда — для матери, она выбирала этот рисунок. — Он подмигивает.

— Красиво, — говорю я.

«Ты красив», — думаю я.

— А какая была самая первая? — спрашиваю я, стараясь сдержать в голосе дрожь.

— Вот эта. — Люка показывает на слегка кривоватый кинжал, протыкающий шелковую кожу его плеча. — Мне было пятнадцать.

— Что ты! Я и не думала, что на Капри можно найти подростковый салон татуировок!

— Здесь их и нет. Мне сделали ее в Неаполе. Я там родился.

— А как ты оказался здесь?

— От меня было много неприятностей, — задумчиво говорит Люка. — Мать очень волновалась и попросила отца забрать меня на год.

— Твой отец жил на Капри?

— До сих пор живет.

— А…

— Ничего не получилось. Мы до этого не встречались и…

— Не встречались?

— Да. Он бросил мать, когда узнал, что она беременна. Она вышла за другого, родила с ним еще четверых… — Люка пожимает плечами. — Я как раз собирался вернуться в Неаполь, когда встретил Винченцо — моего второго отца! — Он смеется.

— На пляже у Марина Пиккола? — припоминаю я.

— Верно, — улыбается Люка. — Через несколько месяцев после этого знакомства я сделал последнюю татуировку.

— Какую?

Люка поворачивается спиной и играет мышцами так, что дракон между его лопаток выгибает спину. Этот дракон мне нравится больше всего.

— У этой татуировки есть какое-то особенное значение? — Я обхожу Люка, чтобы видеть его лицо.

Оно выражает робость.

— Я как-нибудь потом скажу.

Разумеется, я заинтригована, но сейчас мой взгляд прикован к его животу, к гладкой, упругой коже… Едва не споткнувшись, я вваливаюсь обратно в комнату под предлогом, что мне нужно воды. Да. Воды. Плеснуть в лицо.

— Тебе принести чего-нибудь? — спрашиваю я. стараясь, чтобы голос не выдал моего вожделения.

Мне срочно надо протрезветь.

Я сбрасываю покрывало на кровать. Что-то звякает, но я понимаю, что происходит, только когда вижу дым и языки желтого пламени. Я вскрикиваю. Люка влетает, срывает покрывало с кровати и затаптывает его на кафельном полу. Я хватаю упавшую свечку и задуваю, пока она не подпалила что- нибудь еще. Вернее, пока я с ее помощью еще что- нибудь не испортила.

— С тобой все в порядке? — Люка на ощупь пробирается ко мне в потемках.

— Да, — всхлипываю я. Сердце колотится как бешеное. — Оно совсем погибло?

— Не беспокойся об этом. — Люка обнимает меня и гладит по голове.

А я думаю, может быть, это знак: «Ты играешь с огнем! Берегись!» Но предостерегать уже поздно.

Я уткнулась лицом ему в плечо. Он восхитительно пахнет. Я чуть поворачиваю голову, теперь мои губы касаются его кожи. Ухом я чувствую его теплое дыхание. Его пальцы перебирают мои волосы, потом спускаются к затылку. Наконец, постепенно, несмело, я решаюсь поднять к нему лицо. Наши взгляды встречаются ровно настолько, чтобы сказать «да», а потом встречаются наши губы, и нас уносит волна поцелуев. Мое сердце рвется к нему навстречу. И я отпускаю его, мое сердце. Поцелуи становятся все глубже, все настойчивее, и я чувствую, что растворяюсь…

Я просыпаюсь на нетронутой вчерашним пожаром кровати, не в силах сразу разобраться, где чьи ноги и руки. Единственное, в чем я уверена, это в том, что ужасно хочу в туалет. Но я не спешу пересекать границу «следующего дня», поэтому очень медленно, кропотливо высвобождаюсь из объятий Люка, как будто решаю хитроумную головоломку. Выбравшись из кровати, я чувствую себя голой. Впрочем, я действительно голая. Схватив с пола обожженное покрывало, я лечу в ванную. Устраиваюсь на унитазе и оцениваю повреждения — недалеко от угла зияет большая дыра с обгорелыми краями, однако не настолько близко к краю, чтобы ее можно было спрятать. Определенно придется признаваться. Я молю Бога, чтобы покрывало не оказалось каким-нибудь шедевром ручной работы, иначе того и гляди получится, что я вчера спалила пять тысяч фунтов своего наследства. Впрочем, если останется сдача, с радостью потрачу ее на то, чтобы снять эту комнату еще на пару недель. Постепенно, медленной волной на меня накатывает понимание того, что произошло. Я невольно улыбаюсь, оживляя в памяти нежные взгляды Люка и его бесконечные поцелуи, а вспомнив кожей его прикосновения, я не могу сдержать тихого стона. Бог мой — какой великолепный мужчина! Я обещала себе, что не буду с ним спать, но одежда как будто испарилась сама собой. Все произошло так естественно. Обычно у меня остается ощущение, что я никак не могу уловить ритма — как будто мужчина выполняет какую-то работу, а я не оказываю ему должного содействия, — но с Люка все прошло на одном дыхании. И было так хорошо!