Эта идея была чревата некоторыми трудностями. Согласится ли Фейсал? Несколько месяцев назад я говорил с ним об этом в Ведже. «Пост верховного комиссара?» – риторически спросил он меня. Армия Фейсала была самым большим и наиболее отличившимся из хиджазских соединений, и ее будущее должно было соответствовать ее заслугам. Генерал Уингейт в тот мрачный момент принял на себя всю ответственность за арабское движение, с большим риском для своей репутации. Осмелимся ли мы предложить ему оставить свой авангард теперь, на самом пороге успеха?

Очень хорошо знавший Уингейта Клейтон не боялся начать обсуждение с ним этой идеи, и Уингейт тут же ответил, что если Алленби сможет непосредственно и широко использовать Фейсала, то он сочтет в равной мере своим долгом и удовольствием дать согласие.

Третья трудность такого перевода могла бы быть связана с позицией узко мыслившего короля Хусейна, известного своим упрямым, подозрительным характером и вряд ли способного пожертвовать хотя бы долей своего престижа ради установления единого управления. Его несговорчивость могла бы подставить под угрозу весь план, и я выразил готовность поехать к нему, чтобы переговорить об этом, заручившись такими рекомендациями Фейсала по поводу этих изменений, которые могли бы усилить убедительность писем Уингейта к королю Хусейну.

Это предложение было принято. Вернувшемуся из Акабы «Даффрину» было приказано доставить меня с новой миссией в Джидду. Переход «Даффрина» в Ведж занял двое суток. Фейсал с Джойсом, Ньюкомбом и со всей армией находился в Джидде, в сотне миль от моря. Стент, сменивший Росса на посту командующего арабскими военно-воздушными силами, отправил меня туда по воздуху, и мы с комфортом, со скоростью шестьдесят миль в час перелетели горы, через которые когда-то совершили трудный переход на верблюдах.

Фейсал разозлился, услышав подробности об Акабе, и посмеялся над нашими неуклюжими военными действиями. Мы уселись и всю ночь планировали дальнейшие действия. Фейсал написал письмо отцу, отдал и приказ корпусу верблюжьей кавалерии немедленно выступить в Акабу и сделал первые распоряжения по поводу переправы Джафара-паши с его армией на многострадальном «Хардинге».

На рассвете меня доставили аэропланом обратно в Ведж, а часом позднее «Даффрин» взял курс на Джидду, где дела у меня шли легче благодаря деятельной помощи Уилсона. Чтобы усилить Акабу, наш наиболее многообещающий сектор, он направил туда резервы продовольствия и боеприпасов и предложил прикомандировать в наше распоряжение любого из офицеров. Уилсон был человеком школы Уингейта.

Из Мекки приехал эмир Хусейн, который вел переговоры весьма непоследовательно и сбивчиво. Уилсон был для Хусейна пробным камнем, на котором тот испытывал свои сомнительные предложения. Благодаря ему предложение о переводе Фейсала к Алленби было принято немедленно. Хусейн воспользовался возможностью подчеркнуть свою полную лояльность нашему союзу, после чего, изменив тему, как обычно без всякой очевидной связи с предыдущим, принялся излагать свою позицию в религиозном плане, не будучи ни явным шиитом, ни явным суннитом и выступая скорее сторонником простой проповеднической интерпретации веры. В области внешней политики он проявил узость взглядов, равную их широте в духовных вопросах, придерживаясь при этом тенденции мелочных натур ставить под сомнение честность оппонентов. Я уловил в его высказываниях признаки явной ревности, которая делала Фейсала подозрительным в глазах двора, и понял, как легко интриганам разъедать сознание эмира.

Пока мы играли в Джидде в эти небезынтересные игры, наш покой нарушили две неожиданные телеграммы из Египта. В первой сообщалось, что ховейтаты ведут предательскую переписку с Мааном. Во второй говорилось о причастности Ауды к заговору. Это нас по-настоящему встревожило. Уилсон путешествовал вместе с Аудой, и у англичанина сформировалось категорическое суждение о его полной искренности, что же до Мухаммеда аль-Дейлана, тот был способен вести двойную игру. В отношении Ибн Джада и его друзей по-прежнему нельзя было сделать определенных выводов. Мы стали готовиться к тому, чтобы немедленно отправиться в Акабу. Предательство не входило в расчет, когда мы с Насиром выстраивали свой план обороны этого города.

К счастью, в нашем распоряжении был стоявший на рейде «Хардинг». На третий день после полудня мы были в Акабе. Находившийся здесь Насир не имел ни малейшего понятия о том, что происходит у него под носом. Я сказал ему только о своем желании встретиться с Аудой. Он выделил мне быстроногого верблюда и проводника. На рассвете следующего дня мы, прибыв в Гувейру, уже беседовали в палатке с Аудой, Мухаммедом и Заалем. Они были смущены моим внезапным появлением, но заверили меня, что у них все в порядке. Мы позавтракали как друзья.

Пришли и другие ховейтаты, и завязался оживленный разговор о войне. Я раздавал подарки от имени эмира и сказал, что Насир получил месячный отпуск для поездки в Мекку, чем их очень рассмешил. Хусейн, энтузиаст восстания, считал, что его чиновники должны работать так же самоотверженно. Поэтому он не разрешал поездок в Мекку, и несчастные мужчины безвыездно тянули свою воинскую лямку в полном отрыве от жен. Мы постоянно шутили, что если Насир возьмет Акабу, то заслужит отпуск, но сам он в это не верил, пока я не передал ему письмо Хусейна. В благодарность он продал мне свою Газель – царственную верблюдицу, выигранную у ховейтата. Как ее владелец, я стал представлять новый интерес для абу Тайи.