Бананы появлялись у Марины на обеденном столе, хотя и не часто. Марина быстро научилась понимать особенности частной торговли. Чем роскошнее магазин, тем выше цены. А рядом, за углом, в простенькой лавке те же продукты стоили дешевле. Владельцы над товаром выставляли черные грифельные дощечки и на них мелом писали цену. Можно было пройтись по городу и найти магазинчик, где бананы, например, переспели и чуть подпортились, однако пригодны к употреблению. Стоимость, естественно, таких бананов была доступной для Марины. Хозяева спешат сбыть такой товар, ибо он портится быстро. Марина привыкла именно к таким переспелым сочным сладким бананам, считала их по вкусу даже лучше тех зрелых и плотных.

В большом городе всегда много вкусных соблазнов, и трудно жить, когда в твоем кошельке лежат считанные бумажки. А женщине вдвойне тяжелее, ибо помимо всего прочего у нее перед глазами целый калейдоскоп нарядов, обуви, чулок, белья… Можно, конечно, от всего отмахиваться, дескать, сейчас не до нарядов, идет война, так сказать, просто «не замечать», проходить мимо витрин с равнодушным видом. Но глаза, особенно женские глаза, умеют все схватывать и запоминать. А потом, в своей комнате, в долгие тоскливые вечера, когда стоишь перед зеркалом, невольно попытаешься хоть мысленно прикинуть, мысленно примерить увиденное платье или блузку, вязаный жакет или пальто к своей фигуре, посмотреть, «подходит ли к лицу»…

Марина не была исключением из общего правила. Она жила одиноко, круг знакомых был очень узок, и большую часть времени проводила в четырех стенах меблированной комнаты, которую именовала «женским монастырем», и фантазия ее, конечно, не знала границ. Мысленно она все перемерила и перепробовала, знала, что ей идет и от чего непременно откажется, даже даром не возьмет и на себя не наденет.

Но даром ей никто ничего не предлагал, и, как говорится, желаемое не всегда становится действительным. Пока же за всякую мелочь Марина должна платить. Живет она весьма скромно, если не сказать бедно, однако бедность эту приходится скрывать и тянуться, чтобы одеваться прилично и выглядеть на уровне обычной бельгийской молодой женщины. Таких женщин в городе большинство. Во всем отказывая себе, экономя на крохах, тем не менее они содержат в приличном состоянии свой гардероб. Женский наряд – это не только одежда, это, если хотите знать, и паспорт ее, и визитная карточка, и «боевые доспехи»… Старинная русская пословица – «встречают по одежке…» – является самой актуальной в наши дни здесь, на Западе. Об этом Марине говорили в Москве перед поездкой в «длительную командировку», в этом ей пришлось убедиться в первые же недели жизни в Бельгии. Несмотря на оккупацию, на трудную жизнь, несмотря на всякие ограничения и перебои с товарами, женщины оставались женщинами. И Марине приходилось держаться «среднего уровня», следить за изменениями в моде, ухаживать за лицом, руками, хоть изредка наведываться в парикмахерскую и завивать волосы.

Марина доехала на трамвае до площади Порт де Намюр и там сошла. Прямо перед трамвайной остановкой возвышалось массивное серое здание. Парадный подъезд находился за углом со стороны площади. В этом здании размещалась комендатура немецких оккупационных войск. Над входом на длинном древке развевалось фашистское знамя с белым кругом посредине, и в нем жирным ядовитым пауком чернела свастика. Перед комендатурой всегда находилось много немцев, а тем более сегодня, в такой солнечный день. Группой стояли солдаты, молодые офицеры, громко разговаривали и хохотали.

Многие брюссельцы старались обходить этот дом за много кварталов, особенно после того дня, как здесь произошло покушение. Марина же, словно бросая вызов судьбе, старалась всякий раз пройти именно мимо комендатуры, гордо вскинув голову и как бы не глядя ни на кого. Но она все видела и все слышала. Немецкий-то она знала!

Двое молодых щеголеватых офицеров, слегка подвыпивших, подкатили к Марине и с ходу предложили провести вечер в ресторане.

– Понимаете, у нас нет ни одной знакомой девушки в этом чудесном городе, а у Генриха двойной праздник – у него день рождения и сегодня наградили Железным крестом!

– Простите, но я по-немецки не говорю, – сухо ответила Марина, продолжая шагать.

Один из них, видимо, сам Генрих, стал, коверкая слова, говорить на французском, но его собутыльник перебил, отпустив непристойность на немецком:

– Оставь эту воблу, а то она еще, чего доброго, согласится!

Марина вспыхнула: «Спокойнее, ты же не понимаешь, что они лопочут, – говорила она сама себе, – главное, не отвечать!»

– Фриц, ты ни черта не смыслишь в женщинах, – отозвался Генрих и выразительно причмокнул. – Такую подарит ночь, век будешь помнить!

Марина шла и размышляла о своем: «А знают ли они о делах под Москвой?»

Ни берлинские, ни тем более местные газеты и словом пока не обмолвились о крупном поражении фашистов. Правда, бельгийцы все же знали о русской победе. Среди брюссельцев тайно распространялась небольшая подпольная газета патриотов «Радио Москвы».

Миновав площадь, Марина углубилась по проспекту. Солнце, выглядывая из-за облаков, освещало теплыми лучами величавые здания банков, роскошные дворцы, гостиницы, магазины, рестораны, кинотеатры… По проспекту катились длинные, как корабли, легковые автомобили, и в них восседали какие-то важные господа, дамы, нарядные, в меховых накидках. Одна дама сидела с белым пуделем на руках, и пес, высунув красный язык, деловито оглядывал прохожих.

Рубцова дважды прошлась по проспекту, как говорится, поглядела на людей и себя показала. Хотела пойти в кино, но раздумала, вспомнив, как прошлый раз к ней подсели два пьяных немца и начали нагло приставать, а публика вокруг молчала, словно ничего особенного не происходило.

Марина шла не спеша, раздумывая, куда ей свернуть, чтобы выйти на соседнюю улицу, где есть одно неброское и вполне приличное кафе. Вдруг вдали проспекта, за домами, в сиреневой дымке, где-то на окраине города взметнулся в синеву неба оранжево-серый фонтан и глухо донесся раскат взрыва. Гуляющая публика сразу застыла на месте, а потом чинно, но довольно быстро стала растекаться. Проспект пустел на глазах.