— Кызгырлы? Он тоже невольник, но злобен и предан хозяину, словно пес. Правда, Кызгырлы честен и даже способен иногда проявить благородство. И все же, опасайся его. Впрочем, не только его — всех, здесь каждый готов въехать в рай на горбу ближнего.

— Да я уже заметил. Эти двое горбоносых парней, что таскали камни, они…

— Каим и Гаша. Они не очень хорошие люди, Алексий… Я бы даже сказал — подлые. Скоро они заявятся, и мы не сможем больше разговаривать.

— Они тоже понимают по-русски? — удивился Лешка.

— Нет. Но обязательно доложат хозяину о том, что мы с тобой имеем привычку много разговаривать. Это очень – очень плохая привычка, по мнению нашего скряги.

— Так наш хозяин скуп?

— Не то слово. За медяху удавится. Ты заметил, как он нас кормит? Поистине в Константинополе последняя собака лучше питается.

— Да-а, — согласился юноша. — Этак недолго и ноги протянуть. А ты, Владос… Ты где работаешь? Скотник?

— О, нет, — грек расхохотался. — Я, видишь ли, хороший керамист… э-э… как это по-русски? Горшечник! Еще в детстве научился, пока у отца были мастерские. Кстати, там работало много русских, с тех пор я и знаю язык.

— Вы держали рабов?

— Хо, рабов! Как же! Наемный рабочий — так вернее сказать. Они очень неплохо зарабатывали, бывало, и по несколько солидов в месяц, правда, не все, только самые умелые. Вообще, в Константинополе живет много русских. Ну, отдельных кварталов они не составляют, так, как, к примеру, евреи или генуэзцы, но все же их достаточно много.

— Вот бы побывать в твоем городе!

Владос на это ничего не ответил, лишь вздохнул. Лешка тоже замолк и больше ничего не спрашивал, тем более что в хижину пришли Гаша с Каимом. Не вовремя приперлись, уроды!

На следующий день с раннего утра невольников выгнали на очередные работы. Владос ушел в гончарную мастерскую на заднем дворе, из соседней хижины отправились по хозяйским делам скотники, ну и, так сказать, разнорабочие тоже не остались без дела — на этот раз бритоголовый Кызгырлы погнал их копать канаву — отводить со двора водосток. Земля здесь оказалась твердая, каменистая, и большей частью приходилось орудовать не лопатой, а киркой, выгребая руками камни. Лешка на этот раз действовал похитрее — экономил силы. И — точно так же, как и его горе-напарники, Гаша с Каимом — зорко следил за надсмотрщиком. Как только тот отходил — так откровенно филонил.

— Эщщ! — как-то по-звериному осклабился Гаша (или Каим, они были чем-то похожи). — Ти, урусут! Работай! Работай1

Лешка перехватил кирку поудобней и ухмыльнулся:

— А не пошел бы ты к белой верблюдице в зад?!

— Ащщ! Щякал!

— Ну, что прищурились, уроды? — разозлился Лешка. — А ну, подходи под раздачу! Что, неохота?

Оба парня опасливо попятились — видать, хорошо помнили вчерашнюю драку. А Лещку уже несло: зло прищурив глаза, он выбрался из выкопанной наполовину канавы и, размахивая киркой, пошел, словно в последний бой.

— Стой!

Лешка обернулся: невдалеке стоял Кызгырлы и целился в него из лука.

— Ну?! — повернувшись к нему, закричал юноша. — Давай, гад, стреляй! Чего ж ты не стреляешь? А, не хочешь погубить хозяйское добро?

— Положи кирку, Али, — вдруг опустив лук, невозмутимо посоветовал бритоголовый. И где он так выучился русскому? Надо же — весь акцент пропал!

— Положи, отдохни и работай, — спокойно продолжал Кызгырлы. — Ты, конечно, будешь потом наказан. Как и эти два ишака! — надсмотрщик бросил злобный взгляд на Кайма с Гашой. Те виновато потупились.

А бритоголовый, отбросив в сторону лук, уселся на камень… если б здесь курили, так, наверное, и закурил бы — выдержка у него оказалась железная. Можно было бы, конечно, ударить его с размаху по шее, затем разогнать остальных, затем… А что затем? Лешка чувствовал, как уходит из него весь боевой запал, да и ударить с размаху безоружного как-то не получалось. Ну, просто невозможно было!

Лешка с силой воткнул в землю кирку и тяжело уселся рядом.

— Молодец, — одобрительно кивнул Кызгырлы. — Отдыхай. Вон там кувшин — можешь попить.

Лешка напился.

— Отдохнешь, начинай работать, — поднявшись на ноги, бритоголовый подобрал стрелы и лук и удалился, многозначительно посмотрев на Гашу и Кайма.

Лешка немного посидел, потом взял кирку… И работал уже так, как хотел. Получилось даже более производительней, нежели раньше. Уроды — Гаша и Каим — делали вид что Лешки вообще с ними нет. Не подкалывали, не орали, не гыркотали по-своему — лишь иногда шипели, как змеи, — «ишь, ишь». А вечером, как честно предупредил Кызгырлы, наказали всех троих. Просто говоря, разложили на вытащенных во двор козлах, да высекли. Больно, но не очень сильно, так, чтоб назавтра работать могли. Разве ж нужны хозяину больные рабы? Нет, понятно – назавтра была опять та же канава, потом еще одна, потом из камней складывали забор, после месили и таскали глину… Работы в хозяйстве Ичибея хватало. И большей частью это был труд тяжелый, монотонный и отупляющий — как раз для рабов. Каждый день одно и то же. Ну, почти одно и то же. Днем — работа, вечером — жиденькая похлебка и сон. Утро — вечер. Работа — похлебка — сон. И так, одуряюще, день за днем. По-прежнему было жарко, но по ночам все чаще затягивалось тучами небо, и шли дожди, и гремели грозы. Только Лешка их не замечал. Он вообще теперь мало что замечал… Даже с Владосом не разговаривал, а, поев, сразу же засыпал. Утро — вечер, утро — вечер. Работа — похлебка — сон…