Был уже полдень. К стану Лисовского скакал на лихом коне черноусый воин в красном кунтуше, в красной заломленной кверху шапочке с соколиным пером. Не доезжая до ставки пана Лисовского, всадник услышал в роще, в самой чаще тенистой, веселые крики и звон кубков и чаш. Пришпорив скакуна, нарядный воин помчался туда.

Пан военачальник Александр Лисовский пировал с приятелями, расположившись на дорогих коврах вокруг бочонков с вином и наливкой.

— А! Пан ротмистр Костовский! — вскричал он, увидев вновь приехавшего. — Просим к нам… Кубок вина!

Ротмистр Костовский, приближенный гетмана литовского, ловко соскочил с лошади.

— Як вам от пана гетмана, пан Лисовский.

— Чем могу служить его ясновельможности?

— Пан гетман скоро сам сюда будет. Он хочет с паном полковником совет держать…

Александр Лисовский, идя на монастырь, в надежде на богатую добычу собрал такую многочисленную рать, что сам себя переименовал из ротмистров в полковники.

— Совет? Чего тут советоваться! Грянем на монахов — и все!..

— Взгляните-ка на эти стены, пан полковник… — и Костовский указал на просвечивающие сквозь чащу башни и зубцы твердыни обительской. — Там ведь, как говорят, и пороху довольно, и пушкари искусные…

— Пустое, пустое, пан Костовский! Вот постреляем день-другой, оглушим-напугаем черноризцев, а там и на приступ… Я первый на стенах буду!..

— И мы ни на шаг от пана полковника! — закричали собутыльники Лисовского, и громче всех — пан хорунжий Тышкевич, через меру выпивший.

Ротмистр Костовский присоединился к пирующим. В серебряные кубки и в хрустальные бокалы полились венгерские и фряжские вина, зашипели русские меды, награбленные наездниками по монастырям и боярским палатам. Вольные шутки, хвастливые речи, несдержанный смех оглашали тихую рощу, где доселе звучал лишь псалом благочестивого прохожего инока да эхо монастырских колоколов. Эти колокола и теперь неустанно гремели, но заглушал их буйный говор иноплеменной рати.

Вскоре с шумом и звоном оружия подъехал к роще и сам гетман литовский Петр Сапега со свитою. Важный, толстый вельможа с длинными висячими усами, с горбатым носом, с высоким нахмуренным челом, поддерживаемый слугой, слез с коня.

— Vivat, гетман! — закричал Лисовский, спеша навстречу гостю с полным кубком в руках.

— Vivat! Vivat! — повторили гости.

Сапега выпил большой кубок венгерского, отер усы и обратился к пану Лисовскому.

— Не начать ли нам пальбу, пан полковник?

— Начнем, пан гетман, начнем! Только наперед отведайте этого меду; а потом пойдем и на окопы…

Ясновельможный не заставил себя просить и отдал-таки честь московскому старому меду.

— Готовы ли ваши люди, пан полковник?..

— Сами увидите, пан гетман… Еще кубок…

Выпивши вдоволь, веселые, с багровыми лицами, со сверкающими глазами паны вскочили на коней и понеслись к турам. Завыли сигнальные трубы…

Александр Лисовский любил повеселиться, но и ратное дело хорошо разумел. Не раз похвалил его Сапега за возведенные валы и туры. И жолнеры полковника хоть и подгуляли с утра, а все же быстро и стройно сомкнулись у своих значков. Пушки были давно заряжены, прислуга стояла с готовыми запалами.

Полковник Лисовский, бойко позванивая шпорами, повел гетмана к большому серединному укреплению, которое было возведено напротив Водяной башни. Целыми горами были навалены высокие, крепкие туры, и в широкую бойницу высовывалась огромная, старинная, позеленевшая медная пушка.

— Взгляните, пан гетман. Такой пушки у вас, наверное, не найдется, — похвалился полковник. — Ее взял еще наш славный герой Стефан Баторий, когда осаждал Псков. Вот тут пониже вырезано ее имя по московскому обычаю.

Гости с любопытством осматривали огромное орудие. На крепком медном устое славянскими литерами вырезано было — "Трещера".

— Посторонитесь, Панове! — крикнул Лисовский. — Сейчас пошлем ядро монахам.

Рыжий пушкарь умело и ловко навел Трещеру и поджег затравку. Пушка хрипло громыхнула — чугунное ядро, засвистев, ударилось в каменный пояс монастырской башни и глубоко засело в ней.

— Хорошо намечено! — воскликнул Сапега.

— Какова пушка, таков и пушкарь! — заметил хвастливо полковник, указывая на рыжего воина, на лице которого изобразилась хищническая радость…

— Монахи отвечают…

Действительно, на Водяной башне показался белый клуб дыма. Ядро засело в передовые польские туры.

— Пан полковник, начинайте пальбу из всех пушек и пищалей, — сказал Сапега. — Мои тоже начнут…

Один за другим выстрелы слились в непрерывный гул, который еще увеличивался густым звоном обительских колоколов.

Словно сотни огромных, дымных змей поползли со всех сторон к стенам и башням. В ясном осеннем воздухе эти дымные змеи колебались, перекрещивались, сливались, таяли; на место их ползли из окопов новые. Со стен тоже заструились бело-дымные полоски — обитель отстреливалась. Колокола гудели по-прежнему.