— Вы говорите это, чтобы расположить меня к себе.

— Когда-то я хотел этого, — сказал маленький рыцарь, пожимая плечами, — видит бог, хотел и не мог, а теперь от души желаю успеха пану Подбипенте.

— А где пан Подбипента? — тихо спросила Ануся, опуская глазки.

— В Замостье, с паном Скшетуским; он теперь наместник в полку и занят службой, но знай он только, кого он тут увидит, то, как бог свят, взял бы отпуск и поспешил бы приехать сюда. Этот рыцарь достоин всяческих милостей.

— А на войне… с ним ничего не случилось?

— Я вижу, вы не то хотите спросить, вы, верно, насчет трех голов, которые он задумал срубить?

— Я не верю, чтобы он действительно задумал это.

— А все же верьте, что без этого ничему не бывать. Да, он не ленится подыскивать подходящие случаи. Под Махновкой мы все ездили осматривать то место, где он дрался, сам князь ездил с нами; могу вас уверить, что я много видел битв, но такой резни никогда не видел. Как опояшется вашим шарфом, то не дай бог, что разделывает! Он, наверно, найдет три головы, в этом не сомневайтесь.

— Дай Бог каждому найти то, чего он ищет! — сказала, вздохнув, Ануся. Вздохнул и Володыевский, поднял глаза кверху и вдруг с удивлением посмотрел в один из углов комнаты.

Из этого угла на него смотрело чье-то искаженное гневом, совершенно незнакомое ему лицо, вооруженное огромным носом и усами, похожими на две метлы, которые шевелились словно от сдерживаемого гнева.

Можно было испугаться и этого носа, и глаз, и усов, но маленький пан Володыевский был не из робких, он только удивился и, обернувшись к Анусе, спросил:

— Что это за фигура вон в том углу так смотрит на меня, точно хочет проглотить целиком, и так угрожающе шевелит своими усищами.

— Эта? — с улыбкой спросила Ануся. — Это Харламп!

— Это что за нехристь?

— Это не нехристь, а ротмистр пятигорского полка виленского воеводы, он провожает нас до Варшавы и будет там ждать воеводу. Не становитесь ему поперек дороги, он страшный людоед.

— Вижу, вижу. Но раз он такой людоед, то зачем же он точит на меня зубы, есть ведь люди пожирнее меня.

— Потому что… — сказала Ануся и тихонько засмеялась.

— Почему?

— Потому что влюблен в меня и сам мне сказал, что изрубит на куски всякого, кто подойдет ко мне. Теперь он сдерживается только потому, что здесь князь с княгиней, а не то он сейчас же затеял бы ссору.

— Вот тебе на! — весело сказал Володыевский. — Так вот как! Недаром же вам пели: "Как татарская орда, ты в полон берешь сердца". Помните? Вы не можете шагу ступить, чтоб кто-нибудь в вас не влюбился.

— Таково уж мое несчастье! — ответила, опуская глазки, Ануся.

— О, какая же вы лицемерка! А что скажет на это Подбипента?

— Разве я виновата, что Харламп меня преследует? Я его терпеть не могу и смотреть на него не хочу!

— Ну, ну, смотрите, как бы из-за вас не пролилась кровь. Подбипента, вообще, кроткий человек, но в любви с ним шутки плохи.

— Пусть он обрежет уши пану Харлампу, я даже буду рада.

И с этими словами Ануся повернулась и порхнула в другой коней комнаты, к Карбони, доктору княгини, с которым начала быстро шептаться; итальянец вперил свои глаза в потолок, точно в каком-то экстазе.

В это время к Володыевскому подошел пан Заглоба и начал лукаво подмигивать ему своим здоровым глазом.

— Это что за птичка? — спросил он.

— Это панна Анна Божобогатая-Красенская, фрейлина княгини.

— Ух и хороша же шельма, глазки так и блестят, личико словно картинка, шейка — ух!

— Ничего себе!

— Поздравляю вас!

— Успокойтесь. Это невеста пана Подбипенты, или почти невеста.

— Подбипенты! Побойся Бога! Ведь он дал обет девственности. Да ведь вдобавок между ними такая пропорция, что он мог бы носить ее в кармане, а она может усесться у него на усах, как муха.

— Ну, она еще не так заберет его в руки. Геркулес был сильнее, а женщина и с ним справилась.

— Лишь бы только она не наставила ему рога. Я первый готов постараться на этот счет!

— Таких, как вы, найдется много, но эта девушка из хорошей семьи. Она ветрена, но потому, что молода и хороша.

— Вы настоящий рыцарь и потому защищаете ее.

— Красота притягивает людей; вот, например, тот ротмистр, он, кажется, страшно влюблен в нее.

— Ого! Посмотрите-ка на этого ворона, с которым она разговаривает; это что за черт?