— Пан Михал, он не должен уйти из наших рук.

— Да он ли это? Мне что-то не верится. Что ему здесь делать?

— Хмельницкий прислал его шпионить. Это уж вернее верного. Погодите, пан Михал! Мы схватим его и поставим условие: или пусть отдает княжну, или мы его отдадим в руки правосудия.

— Лишь бы княжну отдал, а там черт с ним.

— Только не мало ли нас? Нас двое да Кушель. Он будет защищаться, как бешеный, а с ним несколько человек.

— Харламп приедет с двумя, нас будет шестеро!.. Довольно!.. Молчите! В эту минуту дверь открылась, и вошел Богун.

Он, должно быть, не заметил раньше входившего к нему в комнату Заглобу, так как теперь, увидев его, вздрогнул вдруг, лицо его вспыхнуло огнем, и рука мигом схватилась за рукоятку сабли… Но все это продолжалось только мгновение. Огонь на лице тотчас погас, и оно лишь слегка побледнело.

Заглоба смотрел на него и ничего не говорил, атаман тоже молчал; в избе можно было расслышать жужжание мух, и эти два человека, судьба которых несколько раз так странно сплеталась, делали вид, что не знают друг друга.

Это продолжалось довольно долго. Пану Михалу показалось, что прошла вечность.

— Жид, — сказал вдруг Богун, — далеко отсюда до Заборова?

— Недалеко! — ответил жид. — Ваша милость сейчас едет?

— Да, — ответил Богун и направился к двери, ведущей в сени.

— Позвольте! — прозвучал голос Заглобы.

Атаман остановился как вкопанный и, обернувшись к Заглобе, впился в него своими черными, страшными зрачками.

— Что вам угодно? — спросил он коротко.

— Да вот… Мне кажется, что мы немного знакомы. Уж не встречались ли мы на свадьбе на хуторе, на Руси?

— Да, — гордо сказал атаман, снова положив руку на саблю.

— Как здоровьице? — спросил Заглоба. — Вы так скоро уехали с хутора, что я не успел с вами даже проститься!

— А вы об этом жалели?

— Как не пожалеть, мы бы потанцевали, и компания бы увеличилась. — Пан Заглоба указал на Володыевского. — Тогда подъехал этот кавалер, он рад был поближе познакомиться с вами.

— Довольно! — крикнул пан Михал, вдруг вставая. — Я тебя арестую, изменник!

— А по какому праву? — спросил атаман, гордо поднимая голову.

— Ты бунтовщик, враг Речи Посполитой и приехал сюда шпионить.

— А ты кто такой?

— Я не стану тебе объяснять, но ты от меня не уйдешь!

— Увидим! — сказал Богун. — Не стал бы и я объяснять вашей милости, кто я такой, если бы вы вызвали меня на поединок, как солдат; но если вы мне грозите арестом, то скажу вам: вот письмо, которое я везу от запорожского гетмана к королевичу Казимиру, если не найду его в Непоренте, то еду в Заборово. Как же вы меня арестуете?

Сказав это, Богун гордо и насмешливо посмотрел на Володыевского, а пан Михал смутился, как гончая, которая чувствует, что дичь уходит от нее, и не знает, что делать. Он вопросительно посмотрел на пана Заглобу.

Настала минута тяжелого молчания.

— Ха! Нечего делать! — сказал Заглоба. — Если вы посол, то арестовать вас мы не можем, но все-таки не советую вам лезть к этому кавалеру с саблей — ведь вы уж раз от него улепетывали, так что земля гудела!

Лицо Богуна побагровело, только теперь он узнал Володыевского. Стыд и оскорбленное самолюбие заговорили в бесстрашном атамане. Воспоминание об этом бегстве жгло его огнем. Это было единственное несмытое пятно на его молодецкой славе, которая была ему дороже всего на свете, дороже жизни. А неумолимый Заглоба продолжал хладнокровно:

— Вы чуть шаровары не потеряли. Этому кавалеру жаль вас стало, и он оставил вас в живых. Тьфу, казак! Лицо у тебя девичье, да и сердце, видно, бабье. Ты был храбр со старой княгиней и ребенком-князем, а перед рыцарем — давай бог ноги! Ты только на то и годишься, чтобы письма возить, девок похищать, а не на войну ходить. Вот как бог свят! Я собственными глазами видел, как с тебя штаны слетали! Тьфу, тьфу! Вот и теперь о сабле говоришь ты только потому, что везешь письмо. Как же нам с тобой драться, коли ты письмом заслоняешься. Ты, молодчик, только пыль в глаза пускаешь! Хмель — хороший солдат, Кривонос хороший, а все ж между казаками немало трусишек.

Богун рванулся вдруг к Заглобе, который быстро спрятался за пана Володыевского, и два молодых рыцаря очутились лицом к лицу.

— Я не от страха бежал от вас, ваць-пане, а чтобы людей спасти,

— Не знаю почему, но знаю, что вы бежали, — сказал Володыевский.

— Я всюду готов с вами драться, хоть здесь, сейчас.

— Вы вызываете меня? — спросил, прищуривая глаза, Володыевский.

— Ты отнял у меня мою славу молодецкую! Ты обесславил меня! Мне крови твоей надо!

— Ну ладно! — сказал Володыевский.