Не помогли ни усилия, ни убеждения воеводы. И только опохмелившись водкой и прекрасным гущинским медом, он повеселел, но не хотел говорить об общественных делах и даже вспоминать о них и твердил: "Коли пить, так пить; завтра — суд и расправа; а коли нет, я уйду"! В третьем часу ночи Хмельницкий захотел идти в спальню воеводы, чему последний всеми силами воспротивился, так как там спрятан был Скшетуский; боялись, как бы при встрече этого гордого рыцаря с Хмельницким не произошло какого-нибудь недоразумения, неблагоприятного для поручика. Но Хмельницкий поставил на своем и пошел в спальню, а за ним последовал и Кисель. Каково же было удивление воеводы, когда гетман, увидев рыцаря, крикнул ему:

— Скшетуский, а ты почему не пьешь с нами? И он дружески протянул ему руку.

— Я болен, — сказал поручик, поклонившись гетману.

— Ты и вчера уехал, а без тебя у меня ни до чего охоты не было.

— Таков был приказ! — вмешался Кисель.

— Ты уж не говори мне, воевода. Я знаю его, он не хотел смотреть на почести, которые вы мне воздавали. Ну и птица! Но чего я не прощу другому, — ему прощу, он мой друг сердечный.

Кисель раскрыл глаза от удивления, а гетман обратился к Скшетускому:

— А ты знаешь, за что я тебя люблю?

Скшетуский покачал головой.

— Ты думаешь за то, что разрезал мне веревку на Омельнике, когда я был маленьким человеком и когда за мной гнались, охотились, как на зверя? Нет, не за то. Я тогда дал тебе перстень с землею с гроба Христова. Но ты, бодливая душа, не показал мне его, когда был в моих руках, — я тебя и так отпустил, и мы рассчитались с тобой. Но я люблю тебя не за то. Ты мне оказал другую услугу, за которую я считаю тебя моим сердечным другом, а себя — твоим вечным должником.

Скшетуский в свою очередь с недоумением взглянул на Хмельницкого.

— Смотри, как удивляются! — сказал гетман, точно обращаясь к четвертому лицу. — Так я тебе напомню, что мне говорили в Чигирине, когда я пришел туда с Тугай-беем из Базавлука. Я спрашивал всех про моего недруга Чаплинского, которого я не нашел, и мне сказали, что ты с ним сделал после нашей первой встречи; ты схватил его за чуб и, открыв им двери, разбил его в кровь, как собаку? А!

— Действительно, я это сделал, — сказал Скшетуский.

— И хорошо сделал, прекрасно! Я его еще поймаю — иначе и трактаты и комиссары нипочем, — я его поймаю и поиграю с ним по-своему… Задал же ты ему перцу!

Сказав это, гетман обратился к Киселю и снова начал рассказывать:

— Он схватил его за чуб и за штаны, поднял, как соломинку, и, выбив им дверь, выбросил вон.

И он захохотал так громко, что эхо отдалось по всей квартире и вернулось в комнату, где находились собеседники.

— Мосци-воевода, вели подать меду, я непременно выпью за здоровье этого рыцаря, друга моего.

Кисель открыл дверь и крикнул мальчику принести меду; тот подал три кружки.

Хмельницкий чокнулся с воеводой и со Скшетуским, выпил так, что пар поднялся с его чуба, лицо прояснилось, радостное настроение овладело им, и, обращаясь к поручику, он воскликнул:

— Проси меня, о чем хочешь!

На бледные щеки Скшетуского выступил румянец; на минуту воцарилось молчанье.

— Не бойся! — говорил Хмельницкий. — Слово не дым; проси о чем хочешь, кроме того, о чем надлежит думать Киселю.

Хмельницкий хотя и был пьян, но оставался самим собою.

— Если я могу пользоваться твоим расположением ко мне, гетман, то я хочу только справедливости… Один из твоих полковников обидел меня…

— Голову ему снять! — крикнул, вспылив, Хмельницкий.

— Не в том дело: прикажи ему только биться со мной.

— Снять ему голову! — повторил гетман. — Кто это?

— Богун!

Хмельницкий моргнул глазами и хлопнул себя по лбу.

— Богун? — сказал он. — Богун убит. Мне писал король, что он убит в поединке.

Скшетуский был поражен. Значит, Заглоба говорил правду.

— А что тебе сделал Богун? — спросил Хмельницкий.

Поручик покраснел еще сильнее. Он боялся говорить про княжну при полупьяном гетмане, чтобы не вызвать непростительного кощунства. Кисель выручил его.

— Это серьезное дело, — сказал он, — про него рассказывал мне каштелян Бржозовский. Богун похитил невесту этого рыцаря и где-то скрыл ее.

— Так ты ее ищи! — сказал Хмельницкий.

— Я уже искал ее у Днестра, он там ее спрятал, — но не нашел. Я слышал, что он хотел привезти ее в Киев и повенчаться с нею. Позвольте же мне, гетман, ехать в Киев и там ее искать, это моя единственная просьба.