Старик пожал ее с достоинством.

— Мы его вознаградим! — прибавил Володыевский.

— Это сокол, — ответил казак, — я его люблю и не ради грошей пришел сюда.

— И у тебя в гордости недостатка нет, многие из шляхтичей позавидовали бы тебе, — сказал Заглоба. — Не все между вами мерзавцы, не все… Но не в том дело. Значит, Скшетуский в Киеве?

— Точно так.

— И в безопасности? Ведь, говорят, там чернь шалит.

— Он у полковника Донца живет, ему ничего не сделают; наш батько Хмельницкий приказал Донцу беречь его как зеницу ока.

— Чудеса творятся! Откуда же у Хмельницкого такая любовь к Скшетускому?

— Он его давно любит.

— А говорил тебе Скшетуский, чего он ищет в Киеве.

— Как не говорил! Он ведь знает, что я его друг… Я искал ее и с ним, и один, так должен он был сказать, чего ищет.

— Но вы до сих пор не отыскали ее?

— Нет. Там скрывается много ляхов, они ничего не знают друг о друге, потому трудно найти. Вы только слышали, что там чернь убивает, а я это видел. Не только режут ляхов, но и тех, кто их укрывает, даже монахов и монашенок. В монастыре Доброго Миколы у черниц было двенадцать ляшек, так их вместе с черницами удушили дымом в кельях; через каждые два дня казаки сговариваются и ловят ляхов по улицам, а потом топят их в Днепре. Ох как много потопили!..

— Может, и ее убили?

— Может!

— Да нет! — прервал Володыевский. — Уж если Богун привез ее туда, то, верно, устранил все опасности.

— Чего безопаснее в монастыре, а и там находят.

— Ох! — сказал Заглоба. — Так ты думаешь, Захар, что она могла погибнуть?

— Не знаю.

— Видно, Скшетуский не теряет надежды, — продолжал Заглоба. — Господь послал ему испытания, но он и утешит его. А ты, Захар, давно из Киева?

— Ох, давно. Я ушел, когда комиссары возвращались через Киев. Много ляхов хотело бежать с нами и бежали несчастные, кто как мог: по снегам, по сугробам, через леса в Белгород, а казаки гнались за ними и били. Много ушло, но многих убили, а некоторых Кисель выкупил за все деньги, какие у него были.

— О, песьи души!.. Так ты ехал с комиссарами?

— Да, с комиссарами до Гущи, а оттуда до Острога и дальше шел уж сам.

— Так ты старый знакомый Скшетуского?

— Я познакомился с ним в Сечи и стерег его, раненого, а потом полюбил, как родное дитя. Я стар, мне любить некого.

Заглоба позвал мальчика, велел ему подать меду и мяса, и они сели за ужин. Захар ел с удовольствием: он был голоден и устал, потом омочил свои седые усы в меду, выпил и произнес:

— Славный мед!

— Лучше, чем кровь, которую вы пьете, — сказал Заглоба. — Но думаю, что ты честный человек, Скшетуского любишь, не будешь бунтовать, а останешься с нами! Тебе хорошо будет у нас.

Захар поднял голову.

— Я письмо отдал и уйду, я казак, и мне надо с братьями-казаками быть, а не с ляхами.

— И ты будешь нас бить?

— Буду! Я запорожский казак. Мы себе избрали гетманом батьку Хмеля, а теперь король послал ему булаву и знамя.

— Не угодно ли! — сказал Заглоба. — Разве я не говорил, что нужно протестовать?

— А из какого ты куреня?

— Из миргородского, но его уж нет.

— Что же с ним случилось?

— Гусары Чарнецкого разбили его под Желтыми Водами. Теперь я у Донца с теми, что уцелели. Чарнецкий хороший солдат, он у нас в плену, за него комиссары просили.

— И у нас много ваших пленных.

— Так и быть должно. В Киеве говорили, что лучший наш молодец у ляхов в неволе, хоть многие говорят, что он погиб.

— Кто такой?

— Славный атаман Богун.

— Богун убит в поединке.

— А кто его убил?

— Вот этот кавалер, — сказал Заглоба, указывая на Володыевского.

Захар, пивший вторую кварту меду, выпучил глаза, — лицо его побагровело, и он расхохотался.

— Этот рыцарь убил Богуна? — спросил казак, заливаясь смехом.

— Что за черт! — крикнул Володыевский, хмуря брови. — Этот посланец слишком много себе позволяет!

— Не сердись, — прервал Заглоба. — Видно, он хороший человек, а что не знает обхождения, так на то он и казак. Ведь это делает вам честь, что, имея такой неказистый вид, вы одержали так много побед. Я и сам присматривался во время поединка, потому что не верил, чтобы такой фертик…

— Оставь! — проворчал Володыевский.

— Не я твой отец, и ты не сердись на меня, но только я скажу тебе, что хотел бы иметь такого сына, и, если хочешь, усыновлю тебя и запишу тебе все свое состояние; совсем не стыдно быть большим человеком в маленьком теле. И князь немногим больше тебя, однако сам Александр Македонский не стоит того, чтобы быть его оруженосцем.

— Что меня бесит, — сказал, успокоившись, Володыевский, — так это письмо Скшетуского: из него ничего нельзя понять. Что он сам не сложил головы над Днестром, слава богу, но княжну он не нашел, и кто поручится, что он найдет ее?