— Так пойдем к Хмелю, там нам хватит и крови, и добычи.

— Говорят, что Хмель уже разбит.

— Я не верю этому. Хмель хитер как лиса и не ударит на ляхов без татар.

— Я тоже так думаю, но надо узнать наверное… Тогда мы обошли бы этого проклятого Ерему и присоединились бы к Хмельницкому. Но все это надо разузнать. Вот если бы нашелся такой человек, который не побоялся бы Еремы и отправился на разведку, я дал бы ему полную шапку червонцев.

— Я пойду, батько, но не червонцев искать, а славы молодецкой, казацкой!

— Ты после меня второй атаман и хочешь идти! Ты будешь и первым атаманом, потому что не боишься Еремы. Иди же, соколик, а потом проси чего хочешь. И знаешь, что я тебе скажу? Если бы ты не пошел, то я пошел бы сам, хотя мне и нельзя.

— Вам-то уж совсем нельзя; если бы вы ушли, батько, то казаки начали бы кричать, что вы спасаете свою Орлову, и рассыпались бы тогда по белу свету; а если я пойду, то они приободрятся.

— Сколько же тебе дать людей?

— Много я не возьму: с маленьким отрядом можно легче подкрасться или уйти; дайте мне пятьсот хороших молодцов, и я ручаюсь головой, что привезу вам самые достоверные известия

— Ну так поезжай сейчас. Каменце уж палят из пушек на радость и на спасение ляхам, а нам, невинным, на погибель и на смерть!

Богун ушел и начал готовиться в путь. Его молодцы, как это всегда бывало в подобных случаях, пили до бесчувствия; будем пить, "прежде чем нас приголубит смерть", — говорили они; он тоже пил с ними, бесновался, а под конец велел выкатить бочку дегтю и, как был в шелку и бархате, окунулся в нее раз, другой и крикнул:

— Я теперь черен, как ночь, и глаза ляхов не увидят меня!

И, вывалявшись затем на персидских коврах, вскочил на коня и помчался, а за ним двинулись в ночной темноте верные его казаки, сопровождаемые криками: "На славу, на счастье!"

Скшетуский между тем дошел уже до Ермолинцев и, встретив там сопротивление, жестоко расправился с горожанами, объявив, что завтра придет князь Ерема: здесь он дал отдых усталым коням и воинам, потом, собрав своих товарищей на совет, сказал:

— До сих пор Бог помогал нам. Я замечаю по страху, который овладевает мужиками, что они принимают нас за передовой отряд и уверены, что за нами следует вся сила князя. Нам надо устроить так, чтобы они не догадались о нашем обмане, видя, что всюду ходит один и тот же отряд

— А долго мы будем разъезжать так? — спросил Заглоба.

— Пока не узнаем, что решил Кривонос.

— Ба! В таком случае мы, может быть, не поспеем в лагерь, к битве?

— Быть может! — ответил Скшетуский.

— Мне это очень неприятно, — ответил шляхтич. — Моя рука наловчилась было немного на мужичье под Константиновом, но ведь это такой пустяк, как муха для собаки; а теперь у меня руки чешутся.

— Здесь вам, быть может, придется сражаться больше, чем вы думаете, — внушительно ответил Скшетуский.

— Это каким образом? — спросил с некоторым беспокойством Заглоба.

— Мы в любой день можем наткнуться на неприятеля и, хотя мы здесь не затем, чтобы оружием преграждать ему путь, однако нам придется защищаться. Но вернемся к делу: нам надо захватить как можно больший район, чтобы о нас знали одновременно в нескольких местах, кое-где наказать непокорных, чтобы внушить страх, и всюду распространить слухи, что за нами идет князь; я думаю, что нам поэтому следует разделить отряд.

— Я тоже так думаю, — сказал Володыевский. — У них будет двоиться в глазах, и те, которые убегут к Кривоносу, будут говорить о сотнях тысяч.

— Господин поручик, вы здесь начальник и можете распоряжаться, — сказал Подбипента

— Я пойду на Зинков к Солодковцам, а если можно будет, то и дальше, — сказал Скшетуский. — Вы, господин наместник, пойдете прямо к Татарникам, ты, Миша, поедешь в Кунин, а господин Заглоба дойдет до Сбруча около Сатанова.

— Я? — спросил Заглоба.

— Да. Вы человек смышленый и ловкий; я думаю, что вы охотно возьмете на себя эту обязанность, а если нет, то четвертый отряд я поручу вахмистру Космачу.

— Да, вы ему поручите, только под моей командой! воскликнул Заглоба, которого вдруг осенила мысль, что он будет начальником отдельного отряда. — Если я спрашиваю, то только потому, что мне жаль расстаться с вами.

— А опытны ли вы в военном деле? — спросил Володыевский.

— Опытен ли я? Вас, я думаю, еще на свете не было, когда я командовал отрядами побольше этого. Я бы служил в войске и до сих пор, если бы не проклятый заплесневевший сухарь, который застрял у меня в горле на целых три года, так что я должен был ехать лечиться в Галату; я когда-нибудь подробно расскажу вам об этом путешествии, а теперь мне надо торопиться.