— Ваша светлость, я был свидетелем! — сказал он.

— Я пришел сюда не для отчета, а требовать удовлетворения! — кричал Лащ.

Князь повернулся к нему и пристально посмотрел ему в глаза.

— Тише, тише! — сказал он негромко, но с ударением, и в его взгляде и сдержанном голосе было что-то до того грозное, что стражник, хотя известный своей дерзостью, внезапно умолк, точно потерял дар слова, а окружающие его даже побледнели.

— Говорите! — обратился князь к Зацвилиховскому.

Зацвилиховский рассказал, как было дело, как неблагородно издевался Лащ над горем и чувствами Скшетуского и как набросился на последнего с саблей; какую сдержанность, удивительную для его лет, выказал Скшетуский, который только тогда вспылил, когда противник поднял на него оружие. Старик закончил свою речь следующими словами:

— Ваша светлость знает, что я, прожив семьдесят лет, никогда не осквернял свои уста ложью, не оскверню их и теперь и могу под присягой подтвердить свое показание.

Князь ценил слова Зацвилиховского на вес золота, к тому же хорошо знал Лаща; однако он ничего сразу не ответил, а только взял перо и начал писать; окончив, он обратился к стражнику и сказал:

— Справедливость вам будет оказана.

Стражник открыл было рот и хотел что-то сказать, но слова не шли с его губ, он поклонился и гордо вышел из комнаты.

— Жагельский, — сказал князь, — отдай это письмо Скшетускому.

Володыевский. не отходивший от Скшетуского, испугался, увидев входящего княжеского слугу; он был уверен, что сейчас же надо будет явиться к князю; но слуга, оставив письмо и не говоря ни слова, вышел. Скшетуский, прочитав письмо, передал его приятелю.

— Читай! — сказал он.

Володыевский, прочитав письмо, вскрикнул:

— Назначение поручиком! — и, обняв Скшетуского за шею, поцеловал его в обе щеки.

Полный чин поручика гусарского полка был очень крупным военным чином. Ротмистром полка, в котором Служил Скшетуский, был сам князь, а номинальным поручиком — Суфчинский из Сенчи, человек уже старый и оставивший деятельную службу.

Скшетуский de facto давно уже исполнял эту должность, что, впрочем, часто случалось в полках, в которых два первых чина служили только почетным титулом. Ротмистром королевского полка был сам король, примасовского — примас, а поручиками обоих этих полков считались высшие придворные и сановники; в действительности обязанности эти исполнялись так называемыми наместниками, называвшимися поручиками, или полковниками. Таким поручиком, или полковником, был и Скшетуский. Но между фактическим исполнением обязанностей, между номинальным и действительным званием была, однако, большая разница. Теперь же Скшетуский, благодаря этому назначению, сделался одним из первых офицеров князя, воеводы русского.

Приятели радостно поздравляли Скшетуского с этой милостью князя, но лицо его не изменилось ни на минуту: оно осталось таким же мрачным и каменным, как и прежде; не было таких почестей на свете, которые могли бы обрадовать его. Однако он встал и пошел благодарить князя, а маленький Володыевский ходил тем временем по его квартире, потирая от удовольствия руки.

— Ну, ну, — говорил он, — поручик гусарского полка! Такой молодой — и уже поручик. Это вряд ли случалось с кем-нибудь еще.

— Если бы только Бог вернул ему счастье, — сказал Заглоба.

— В том-то и дело! Заметили вы, что он даже не пошевельнулся?

— Он, я думаю, с удовольствием отказался бы от этого, — сказал Лонгин.

— Что ж тут удивительного, господа? — сказал, вздохнув, Заглоба. — Вот эту самую руку, которой я отнял знамя, я отдал бы за нее.

— Да, да!

— Суфчинский, должно быть, умер, — заметил Володыевский.

— Вероятно, умер!

— А кто же теперь будет наместником в полку? Хорунжий еще слишком молод и только после битвы под Константиновом исполнял эту должность.

Но вопрос этот так и остался неразрешенным. Ответ на него принес сам поручик Скшетуский.

— Князь назначает вас наместником, — обратился он к Подбипенте.

— О Боже, Боже! — стонал Лонгин, складывая руки как для молитвы.

— С таким же успехом князь мог бы назначить на эту должность и его инфляндскую кобылу, — пробормотал Заглоба.

— А рекогносцировка? — спросил Володыевский

— Едем не мешкая, — ответил Скшетуский

— Много людей приказал взять с собой князь?

— Один казацкий полк, а другой валахский, всего пятьсот человек.

— О, да это целый отряд! Если так, то нам пора ехать.

— В путь! в путь! повторял Заглоба. — Может быть, с Божьей помощью мы что-нибудь узнаем.

Два часа спустя, с заходом солнца, четверо друзей выезжали из Чолганского Камня, направляясь к югу; почти одновременно с ними покинул лагерь со своими людьми и коронный стражник Отъезд этот привлек много любопытных, которые не скупились на насмешки и ругательства. Офицеры толпились около Кушеля, который рассказывал им, почему князь прогнал стражника и как все это случилось.