"Но могут ли они быть прочны, пока полумиллионная толпа крестьян стоит под оружием? Не растаят ли они с первым веянием весны, как этот снег, который теперь покрывает степь?" И ему снова приходили в голову слова Иеремии; "Милость оказать можно только побежденным!" — и его мысль погружалась во мрак, а под ногами открывалась бездонная пропасть.

Между тем уже было за полночь. Шум и выстрелы немного притихли, а вместо них увеличивался свист ветра, на дворе стояла метель, усталая толпа начала расходиться по домам, и надежда вернулась в сердца комиссаров.

Войцех Мясковский, подкоморий львовский, поднялся со скамьи, прислушиваясь у окна, занесенного снегом, и сказал:

— По-видимому, с Божьей помощью мы доживем еще до утра.

— Быть может, Хмель подошлет побольше людей, — сказал Смировский, — с этим конвоем нам не дойти.

Зеленский, подчаший брадлавский, горько улыбнулся.

— Кто бы мог сказать, что мы сделаемся "комнатными" комиссарами.

— Я уж был послом у татар, — говорил новгородский хорунжий, — но такого посольства я не видал никогда в жизни. В нашем лице Польша больше унижена, чем под Корсунью и Пилавицами. И я вам советую вернуться, а о переговорах нечего и думать.

— Да, вернемся, — повторил, как эхо, Бржозовский, каштелян киевский. — Если нельзя заключить мира, пусть будет война.

Воевода Кисель поднял свои стеклянные глаза и остановил их на каштеляне.

— Желтые Воды, Корсунь, Пилавицы! — глухо произнес он и замолчал, а за ним смолкли и все, только Кульчинский, скарбник киевский, начал вслух читать молитву, а ловчий Кшечовский, сжав голову руками, повторял:

— О, что за время! что за время! Господи, помилуй нас!

В эту минуту дверь раскрылась, и Брышовский, капитан драгунов епископа познанского, командующий конвоем, вошел в избу.

— Ясновельможный воевода, — сказал он, — какой-то казак желает видеть комиссаров.

— Хорошо, — ответил Кисель, — а чернь разошлась?

— Разошлась, но обещала завтра вернуться.

— Сильно напирали?

— Ужасно, но казаки Донца убили нескольких из их; завтра обещали сжечь нас.

— Хорошо; пусть войдет казак.

Через минуту дверь открылась, и какая-то чернобородая фигура остановилась у порога.

— Кто ты? — спросил Кисель.

— Ян Скшетуский, гусарский поручик князя воеводы русского.

Каштелян Бржозовский, Кульчинский и ловчий Кшечовский повскакали со скамеек. Все они служили последнее время вместе с князем под Махновкой и Константиновой и очень хорошо знали поручика, а Кшечовский был даже его родственником.

— Правда! правда! это Скшетуский, — повторяли они.

— Что ты здесь делаешь и как попал сюда? — спросил Кшечовский, обнимая его.

— Как видите, в крестьянской одежде, — сказал Скшетуский.

— Воевода! — крикнул каштелян Бржозовский. — Это наипервейший рыцарь их хоругви, воеводы русского.

— Сердечно приветствую его, — сказал Кисель, — я вижу, что он храбрый кавалер, если пробрался к нам.

И, обращаясь к Скшетускому, прибавил:

— Чего вы желаете от меня?

— Чтоб вы позволили мне ехать вместе с вами.

— Неужели вам хочется попасть в драконову пасть?.. Впрочем, если вы желаете, мы против этого ничего не имеем.

Скшетуский молча поклонился. Кисель смотрел на него с удивлением. Суровое лицо молодого рыцаря поразило его серьезностью и печалью.

— Скажите мне, — сказал воевода, — какая причина гонит вас в тот ад, куда никто по собственной воле не идет?

— Несчастье, воевода.

— Напрасно я спросил. Верно, вы потеряли кого-нибудь из близких и едете отыскивать там?

— Точно так

— Давно это случилось?

— Прошлой весною.

— Как так? А вы теперь только собрались на поиски? Это почти год! Что же вы до сих пор делали?

— Я воевал в рядах русского воеводы.

— Разве такой добрый господин не хотел вас отпустить?

— Я сам не хотел.

Кисель опять взглянул на молодого рыцаря, настало молчание, которое прервал киевский каштелян:

— Всем нам, кто служил у князя, известно несчастье этого рыцаря, над которым мы уже плакали; а что он желал, пока была война, служить отчизне в ущерб собственным интересам, тем похвальнее с его стороны. Это редкий случай в нынешнее испорченное время.

— Если окажется, что мое слово значит что-нибудь у Хмельницкого, то поверьте, что я не пожалею его в вашем деле, — сказал Кисель.

Скшетуский опять поклонился.

— А теперь идите отдохнуть, — ласково сказал воевода, — вероятно, вы устали, как и мы все, не имея ни минуты покоя.