Жюльен взял на два дня велосипед у садовника, которого он часто снабжал табаком, и в субботу утром молодые люди отправились в горы. Присутствие Сильвии радовало Жюльена; ему казалось, что все вокруг улыбается.

День еще только занимался. Они ни разу не были вдвоем за городом в такую раннюю пору. Оба катили рядом по пустынной дороге, и головы у них сладко кружились. Мир принадлежал им. Им принадлежало все. Жизнь словно распахивала перед ними будущее, столь же безоблачное, как раскинувшееся в вышине небо, которое с каждой минутой светлело.

На место они приехали только к вечеру, потому что то и дело останавливались по пути и целовались.

Разбили палатку. Сильвия пришла в восторг.

— Мой милый, да ты просто гений! Знаешь, ты способен дать сто очков вперед самому Леонардо да Винчи. Не думаю, что он мог творить такие чудеса с помощью колышков и веревок.

— Когда мы поженимся, ты еще увидишь, что я смастерю всю мебель в доме из ветвей орешника и веревок.

Жюльен шутил, стараясь прогнать воспоминание о Каранто.

Сильвия на четвереньках проскользнула в палатку.

— А мне ничего и не надо. Эта вилла меня вполне устраивает.

У них были с собою только два толстых солдатских одеяла, тяжелых и грубых.

— Одно расстелем на земле, а другим укроемся, — сказала она.

— Тебе будет жестко.

— Ничуть. Такое прелестное ощущение! Мне кажется, будто я гренадер великой армии.

— Замолчи, терпеть не могу этого убийцу Бонапарта.

— Но я из тех гренадеров, которые его тоже терпеть не могут.

— Не нужны мне никакие гренадеры.

Они все время смеялись и обменивались поцелуями.

Влюбленные пообедали прямо на траве, перед палаткой. У подножия горы и под деревьями поверхность озера уже потемнела, но посредине и вдоль ближнего берега оно было светлее неба. Погода стояла безветренная, и по воде расходились чуть заметные круги. На фоне синевато-зеленых елей вспыхивали ржавые пятна лиственных деревьев.

— Мы тут совсем одни, — сказала Сильвия. — Совсем одни, мой дорогой, а вокруг на десятки километров только лес и озеро, поля и луга.

— Тебе не страшно?

— Ведь я же с тобой. Здесь еще чудеснее, чем в нашей комнатке в Альби.

— Завтра утром ты иначе заговоришь. У тебя все тело болеть будет.

— А вот и не будет, трава тут густая-густая. Здесь все наше — и озеро, и лес, и небеса.

Было что-то таинственное в вечерней тишине, в мирном покое деревьев и воды. Жюльен это ясно ощущал. Он не решался заговорить. Он испытывал не то чтобы страх, но какую-то смутную тревогу, тревогу непонятную, истинная причина которой ускользала от него.

Они немного погуляли по берегу озера, а когда стало темнеть, вернулись в палатку. От воды медленно поднималась прохлада. Жюльен опустил брезентовое полотнище и привязал его к ореховым колышкам.

— Вот мы и дома, — сказала Сильвия.

— Только здесь щели повсюду, и в них могут дикие звери забраться…

— Заберутся и унесут меня далеко-далеко в лесную чащу.

— Знаешь, не часто встретишь девочку, которая согласилась бы…

Сильвия прервала его:

— А я уже давно не девочка. К тому же мне известно, что я перл творения, и ты, дорогой, можешь мне об этом не напоминать. Не повторяю же я тебе каждые пять минут, что ты у меня гениальнее гениального Леонардо.

Они запихали свою одежду в два вещевых мешка, которые должны были служить им подушками.

— Тебе будет холодно, — твердил Жюльен. — Никогда не прощу себе, что привез тебя сюда.

— Ну, если хочешь, пойдем в другое место.

— Ты все превращаешь в шутку, а ведь я, поверь, и в самом деле тревожусь. Боюсь, что тебе будет холодно.

— А я только на это и надеюсь, тогда тебе придется меня согревать.

В полумраке Жюльен угадывал очертания ее гибкого тела. Когда они ехали сюда, было жарко, Сильвия подняла волосы наверх и повязала голову платком. Теперь она сняла его. Волосы ее свободно рассыпались по плечам, и вскоре палатка наполнилась их благоуханием. Жюльен привлек девушку к себе и уткнулся лицом в ее шею. Он долго вдыхал аромат ее кожи, а когда поднял голову, то вдруг почувствовал, что мучившая его тревога рассеялась. Ему было хорошо тут, вдвоем с Сильвией. Места, где они столько выстрадали с Каранто, находились совсем не здесь, а где-то далеко. Эта гора не грозила гибелью. Да, Каранто умер далеко отсюда, умер от болезни, которую, без сомнения, носил в себе много лет. Здесь их окутывала теплая ночь, а небо было усеяно звездами, похожими на те, что вспыхивали в глазах Сильвии.

Их окутывала ночь, но эта ночь была создана для любви, и любовь не оставляла места смерти. Пылающее тело Сильвии трепетало от желания. И тот же любовный пламень сжигал Жюльена.

Их окутывала ночь. И полоски света, проникавшие в щели по углам палатки, казались такими же серовато-зелеными, как воды озера, отражавшие последние блики вечерней зари.

Жюльена разбудил шум грозы. Сперва он подумал, что ему это снится, но вспышка молнии осветила палатку. Машинально он стал отсчитывать секунды; на пятнадцатой послышался раскат грома. Гроза была далеко, но ветер налетал на палатку. Сильвия спала, положив голову на руку Жюльена. Медленно, осторожно он стал нашаривать свободной рукой часы и электрический фонарик. Было три часа ночи. Они спали меньше часа. Он потушил фонарик. Опять вспыхнула молния, и на этот раз Жюльен успел сосчитать лишь до тринадцати. Гроза приближалась. Раскаты грома рождали долгое эхо в горах, где-то на дальнем берегу озера. От порыва ветра полотнище палатки захлопало по деревянному колышку. Жюльен бережно натянул одеяло на голову Сильвии. Она вздохнула, а ее рука, лежавшая на боку Жюльена, чуть сжалась. Снова сверкнула молния, и через несколько секунд раздался такой грохот, что содрогнулась вся долина. По телу Сильвии прошла дрожь.