— Ну, а это уж, как сам страх: кому, охотясь за диким оленем, случалось встречаться, живым никто еще не уходил, — старик посмотрел пытливо, — зачем ты к нам пришел?

— Так, — сказал Эйгелин.

— За хозяйкой?

— Да.

— Вот мои две, бери любую. Только не выйдет дело. Такого, как ты, всякий заметит. Помяни мое слово: тебя женит на себе высокая с длинными косами.

— Ну, нет, я хочу взять твою дочь.

— Мало, что хочешь! Очень мне жаль тебя, а не будет по-твоему.

В руйту вошла — легка на помине! — та длиннокосая, принесла новую одежду: от шапки-малахая до обуток все белое без единого черного волоска и деревянное блюдо с мясом.

— Не хочу! — отстранил Эйгелин.

Ничего не сказав, мигом умчалась и так же мгновенно вернулась в руйту, но уже с черной одеждой и поставила перед Эйгелином блюдо с оленьим жиром.

А у старика еще варится, не поспел.

Эйгелин вынул нож и взялся за еду.

Запечалился старик, да уж поздно.

Эйгелин съел все блюдо.

— Ну, обувайся, пойдем ко мне! — сказала длиннокоска.

— Веди, разве я знаю куда! — поднялся Эйгелин.

И они пошли.

Она показала на большую руйту

— Вот моя!

И встала.

И он остановился.

— Побежим наперегонки: кто первый придет, тот и будет главным. Только знай, прибежишь первым, прыгай прямо в теплый полог, не зевай.

И они побежали.

И обогнал Эйгелин — первым прыгнул в руйту.

Две собаки, прикованные железными цепями у входа, рванулись на него и оторвали у него полы.

Следом вошла она в полог.

И трое суток провели они вместе, не выходя из полога.

В последнюю ночь слышит Эйгелин, шипит что-то. Высунулся, осмотрелся: на пологу черепа человечьи, руйта железная, а за деревянным столбом рассованы трупы, и все, как на подбор, — молодые, сильные, как сам он.

«Тут и мне смерть!» — подумал Эйгелин.

И не убежишь: вход сторожат собаки, а отверстие вверху и высоко и узко.

Наутро говорит ведьма:

— Ты соскучился? Хочешь, пойдем пинать мяч?

— Пойдем.

И пошли.

Собралась молодежь, завели игру.

И никто не мог справиться с ведьмой: когда она бежала, косы, как прутья, стояли за спиной, так была быстра.

По-прежнему сестры, дочери старика, неразлучно бегали вместе, словно сшиты.

Но всех обгонял Эйгелин. И никто не мог пнуть мяч так далеко, как он.

Стемнело.

— На, возьми одежду, иди вперед, я догоню! — сказал Эйгелин жене.

И когда та скрылась, он подошел к сестрам.

— Скучно мне, — сказал он сестрам, — не спите по ночам, пусть одна из вас караулит. Что-то случится, чую.

Живет Эйгелин с женою. Без нее ни шагу. Одному все равно от собак не выйти и не войти в руйту. Мало на людях, больше в теплом пологу. И все скучнее и скучнее ему в теплом пологу.

— Ну, ты совсем заскучал. Давай играть хоть в пятнашки.

— Давай.

Тогда она ударила его и отскочила. Он за ней, нагнал — не увернешься! — и сам ударил.

И пошла игра.

Играют ночь, играют день, и еще день и еще ночь.

Стала она уставать, нет-нет, да и задремлет. А ударит он ее, она встрепенется и опять уснет. И ударом он ее опять разбудит, но она уж не может ему отвечать.

На третью ночь, как убитая, заснула она, и что он ни делал, не мог ее поднять: бил, толкал, тряс — ничего не берет.

И сам уморился. Прилег — скучно ему.

В пологу у задней стены против входа чуть светила лампа.

И видит Эйгелин — полог начинает подыматься. Шелохнулся он, и тень, как в воде рыбка, плеснула.

Лежит Эйгелин, не шевельнется, в щелку смотрит. И вот опять поднялась тень над лампой. Всмотрелся — старая, сморщенная старуха, она нагнулась к нему, а в руке ее, как серп, пекуль.

Тут он шевельнулся, и старуха бесшумно метнулась, как рыба.

«Вот она, моя погибель!» — Эйгелин поднялся и к жене.

Но сколько ни будит, она спит, не слышит.

И взял он батас, отрезал жене ее длинные косы, выстриг голову, надел ее платье, а ее нарядил в свое, перенес на свое место и так ее положил, чтобы не видно было лица, сам же прикрепил себе ее косы и лег на ее место.