— Это все мой чувствительный желудок, — посетовал он. — Не следовало, видимо, выпивать, вот что! Атак, наложилось на вчерашнюю неприятность… Очень чувствительный желудок!

На следующее утро, около половины одиннадцатого, когда Горислав Игоревич уже собирался отправиться в институт, его настиг телефонный звонок из окружной прокуратуры. Звонивший представился следователем Булгаковым и довольно безапелляционным тоном настоятельно предложил профессору немедленно явиться к нему на допрос.

— Это в связи с убийством Щербинского? — сдержанно поинтересовался Костромиров.

— Ого! — раздалось на том конце провода. — А откуда вам известно, что его убили? А?! Отвечайте, откуда?!

— Так меня же третьего дня уже опрашивали именно по этому поводу, — удивился Горислав Игоревич. — У вас что же, протоколов под рукой нет?

— Ах, та-ак, — разочарованно протянул следователь. — Все равно, я передумал. Вам никуда ездить не нужно; будет лучше, если я сам к вам заеду. Так удобнее. Адрес ваш в материалах имеется. Попрошу никуда не отлучаться! Мы скоро будем!

«Будут они! — в сердцах сплюнул Костромиров. — Мы, Николай Вторый! Урод какой-то!»

Однако по поводу множественного местоимения, как вскоре выяснилось, профессор раздражался совершенно напрасно, ибо, когда через полчаса он отворил на звонок дверь своей квартиры, на пороге действительно оказалась целая толпа народа: помимо следователя, который был при полном параде — в мундире младшего советника юстиции, там толклись еще трое дюжих ментов и две безликие нетрезвые личности неопределенного пола, в гражданской одежде, с накинутыми на голову капюшонами.

— Это зачем же столько народа? — поинтересовался слегка опешивший Костромиров. — Вы что, арестовать меня собрались или обыск решили учинить?

— Там видно будет! — сурово и уклончиво ответил младший советник.

— Ну, коли еще только будет, тогда попрошу всю честную компанию покуда расположиться на кухне, — сказал Горислав Игоревич. — А нам с вами, — добавил он, обращаясь к следователю, — ежели вы собираетесь меня допросить, целесообразнее всего пройти в кабинет.

Следователь окружной прокуратуры Булгаков был маленький, толстенький, белобрысенький неприятный тип с рябым лицом, на котором выделялись выпуклые глазки, опушенные густыми белесыми ресницами, и огромный толстогубый рот над скошенным подбородком. Весь его насупленный облик свидетельствовал о явно преувеличенном чувстве собственной значимости. Про себя Горислав сразу же прозвал его «пескарем».

— Ну, так как же, Горислав Игоревич, — начал следователь, едва усевшись на диван, — как же вы все-таки узнали о гибели Щербинского?

— Мне кажется, мы уже выяснили этот вопрос, — отвечал Костромиров. — Более того, вам отлично известно, что я присутствовал при его кончине.

— Да я не про того Щербинского веду речь, — неприятно усмехнулся Бунтиков, — не про Руслана Соломоновича, а про племянника его — Анатолия Яковлевича.

— Как то есть про Анатолия Яковлевича? — вздрогнул Горислав. — Он что, тоже умер?!

— Именно, профессор! — продолжая растягивать в усмешке толстые губы, отвечал «пескарь». — Почил! Преставился!

— Когда же это случилось?

— Позвольте, вопросы все-таки буду задавать я! — неожиданно взвизгнул младший советник. — Я буду задавать вам вопросы, а вы — отвечать!

— Да ради бога! Задавайте ваши вопросы, — согласился Костромиров, — только не волнуйтесь так.

— Мне-то волноваться нечего! Незачем мне волноваться! — не унимался «пескарь», вращая глазками и брызгая слюной. — Это вам, профессор, нужно волноваться! Вам, а не мне!

«Диван мне забрызгает, придурок припадочный!», — с беспокойством подумал Горислав, вслух же произнес:

— Хорошо, хорошо! Я уже весь в волнении и жду вопросов.

— Так вот. Перед самой смертью Анатолий Щербинский успел назвать вашу фамилию, прошептал, так сказать, в агонии. Как вы это объясните? — поинтересовался следователь, несколько поуспокоившись.

— Никакие объясню, — ответил Костромиров. — А помимо моей фамилии, он еще что-нибудь прошептал?