Профессорам досаждали заседания. Преемник Смита жаловался, что ему приходится заседать после обеда четыре-пять раз в неделю. Возможно, что сгоряча он немного преувеличил. Но дважды в неделю профессора заседали безусловно.

Обсуждались не только учебные дела. Были вопросы поважнее. Доходы университета поступали из разных источников и были запутаны до крайности. Здания, простоявшие сто лет, нуждались в ремонте и расширении. Между профессорами шли бесконечные споры из-за новых назначений, ассигнований, старшинства, бесплатных университетских квартир. Совет редко приходил к единогласному решению. Чаще всего он разбивался на фракции, меньшинство заявляло протест и старалось затянуть споры.

Через несколько лет уравновешенный и спокойный Смит, несмотря на свои маленькие странности, становится признанным арбитром в таких спорах. Даже его пресловутая рассеянность оказывается кстати: он пропускает мимо ушей бурные споры и вдруг предлагает свое решение, как будто никаких споров не было. Он примиряет враждующие фракции, успокаивает «буйных» профессоров Андерсона и Мура, ведет важные переговоры с городскими властями и казначейством. В последние два года пребывания в Глазго Смит — вице-ректор университета.

Старых зданий Глазговского университета, где работали и жили Адам Смит, Джемс Уатт, Джозеф Блэк, теперь не существует. В середине XIX века, в период бурного роста нового буржуазного города, они были снесены, и на их месте воздвигли железнодорожный вокзал. Та самая паровая машина, которую Уатт построил в стенах университета, принесла гибель этим стенам.

Дома, которые занимали профессора, примыкали к зданиям университета, образуя почти замкнутое пространство — так называемый профессорский двор. В порядке старшинства профессор получал в бесплатное пользование двухэтажный каменный дом, в верхнем, жилом этаже которого было пять-шесть комнат. Внизу были кухня, кладовые, комнаты для прислуги, небольшой холл с лестницей наверх.

В таком доме поселился Смит с матерью и кузиной-домоправительницей мисс Дженет Дуглас, которая к этому времени оставила все надежды на замужество. В доме жили две или три служанки. Слугу-мужчину Смит впервые завел во Франции.

Пройдя через профессорский двор на Хай-стрит, на которой стояло главное здание университета, Смит мог через 20 минут неторопливой ходьбы быть в центре старого города, на Тронгейт или Солтмаркет, где кипела деловая и торговая жизнь.

В другую сторону, по течению ручья Молендинар, который протекал около университета и впадал в Клайд, разрасталась глазговская промышленность. Совсем близко от университета была огромная по тем временам кожевенная фабрика, где работало больше 300 рабочих. Со слов путешественников, глазговцы считали ее самой большой во всей Европе. Здесь дубили кожу и изготовляли седла, сбрую, обувь.

Путешественник 60-х годов, с восхищением взиравший с древнего восьмиарочного моста через Клайд на шпили старого юрода и с почтением — на новые трубы и корпуса, видел на правом, глазговском берегу еще добрый десяток предприятий. Тут были мастерские, изготовлявшие якоря, гвозди, замки и другой железный товар, большие пивоварни, сахарные заводики, торговые склады.

В самом Глазго и в окрестных городках были льняные мануфактуры, а при Смите там стали впервые прясть и ткать хлопок.

И все это быстро разрасталось, чуть не каждый год появлялись новые предприятия. В городе уже было два банка. Корабли из Фёрт-оф-Клайда уходили в дальние страны и приходили с заморскими товарами. Уже шли разговоры об углублении русла Клайда, чтобы Глазго мог принимать морские суда: пока товары приходилось перегружать на речные барки в 20 милях от города.

Для ученого, который захотел бы, так сказать, под микроскопом рассмотреть процесс первоначального накопления капитала, торговый город Глазго может дать богатый материал.

Уния 1707 года открыла для небогатых, но предприимчивых глазговских купцов выгодную торговлю с Америкой. Вложив в это дело свои скромные капиталы, они сумели через два-три десятилетия захватить в свои руки изрядную долю ввоза американского табака в Великобританию и всю Западную Европу.

Табак, выращенный на плантациях Вирджинии, Каролины и Джорджии рабами-неграми, обогатил богобоязненных глазговских пуритан. «Табачные лорды», щеголявшие в роскошных алых плащах английской шерсти, были первыми по-настоящему богатыми людьми в Шотландии.

Они стали вкладывать капиталы в промышленность, они же были первыми банкирами.

Корабли, отправлявшиеся за табаком, везли за океан холсты, кожевенные и металлические изделия.

Прибыль стекалась отовсюду. Капитал, молодой и энергичный, порождал прибыль, а она снова превращалась в капитал: капиталисты строили новые суда и фабрики, нанимали новых рабочих. Рынки казались безграничными.

Согнанные с земли крестьяне, обнищавшие ремесленники, горцы из разрушенных родовых кланов стекались в Глазго и окрестные города, заполняя новые фабрики и мастерские. Автор первой истории города, вышедшей в 70-х, годах XVIII века, с восторгом пишет, что после 1750 года с улиц исчезли нищие и даже малолетние дети были заняты работой.

Накопление шло безудержно. Лишь малую толику прибыли купцы и промышленники тратили на себя, на свои семьи. Лондонцев, привыкших к столичной роскоши и расточительству старой и новой знати, поражал «аскетизм» глазговских богачей. В Глазго почти не было богатых особняков. Во всем городе было три или четыре частных выезда. Сам Адам Смит сообщает, что в его студенческие годы почти никто в городе не имел более одного человека мужской прислуги. «Скупость — она пришпоривает усердие», — писал его друг Юм.