— А… — протянул Герман, это был именно он, — вот оно что… А я-то думал, Миша, что ты тут в глуши совсем одичал и меня зовешь валяться под елями!

Михаил хохотнул и, помахав ручкой, нетвердой походкой направился туда, откуда доносились смех и звуки какой-то бодрящей музыки.

Герман посмотрел на вечернее, звездное небо и, словно определив время, сказал:

— Десять часов вечера. С учетом того, что съемки любовной сцены на сеновале начинаются на рассвете, а герой-любовник, то есть я, должен выглядеть свежо и бодро, извините, я просил меня после девяти часов не беспокоить! — грубо сказал Герман и попытался закрыть перед Катей дверь.

Она сама не знала, что на нее нашло, в каких фильмах такое видела, но Катя, мгновенно среагировав, просунула в дверную щель свою трость и не дала этому человеку закрыть дверь. Правда, трость тоже не выдержала такого силового воздействия и благополучно треснула.

— Я, конечно, понимаю, что вы звезда и вам надо красиво выглядеть на сеновале, но вам придется меня выслушать. Я что, зря сюда ехала? К тому же мне и назад теперь будет идти тяжело со сломанной тростью, — сказала Катя и сама испугалась своей интонации.

Герман усмехнулся, его красивое лицо светилось высокомерием и неприязнью.

— Автографа хватит?

— Я не за этим. Я хочу поговорить о вашем деде Иване Федоровиче, — сказала Катя.

— У меня нет никакого деда, не морочьте мне голову! Кто вы вообще такая? — спросил артист.

«Даже не стесняется, что стоит голый, совсем обнаглели эти артисты», — подумала Катя, с ужасом ощущая, как ее щеки заливает краска стыда.

— Меня зовут Екатерина, фамилия моя Лаврентьева, я врач вашего деда, то есть была им, и у меня большие опасения, что ваш дед попал в нехорошие руки.

— И что? — оперся о косяк двери голым плечом Герман.

— Ну, может быть, вы пустите меня в дом, я расскажу все подробно, что привело меня к вам, — сказала Катя.

— А больше вам ничего не надо? Пустить в дом. Мне нет дела до деда, потому что его никогда не было в моей жизни.

— Неправда, Иван Федорович мне рассказывал о вас. Вы же не будете вставать в позу обиженного мальчика? Человеку грозит смерть.

— Насколько мне известно, моему деду, как вы, Екатерина Лаврентьева, выражаетесь, не двадцать лет, и он когда-нибудь все равно умрет, — небрежно ответил Герман.

Катя подняла глаза и с недоумением посмотрела в его красивые глаза и кроме безразличия ничего в них не увидела.

«Красивая, пустая кукла, злой и бессердечный!» — подумала Катя, но, не выдержав его взгляда, снова опустила глаза и принялась рассматривать татуировки и шрамы, украшавшие грудь артиста.

— Терпеть не могу татуировки, — сказала она.

— Правда? Это интересно. Простите, что не спросил у вас разрешения сделать их. Врач моего деда! Просто баба-яга — костяная нога, сломавшая свой костыль, — улыбнулся самой противной из всех противных улыбок на свете Герман.

— Плохой из вас герой-любовник, если вы говорите женщине такие вещи, — спокойно сказала Катя, полная решимости достучаться до железобетонного сердца Германа.

— Это судить зрителям, а не тебе, — презрительно фыркнул он, отступая внутрь.

Его спортивная фигура исчезла внутри домика, Катя, секунду поразмыслив, решительно вошла следом.

— Ни один нормальный человек не может оставаться безучастным, если другого человека подстерегает опасность, — сказала Катя, входя через небольшую прихожую в комнату средних размеров. Обстановка внутри была выполнена в простом, деревенском стиле. Деревянный пол из широких ровных досок, низкий потолок, простая мебель и два плетеных кресла, в одном из которых расположился Герман, так и не удосужившийся накинуть на себя хоть какую-нибудь одежду.

— Вот пусть люди и позаботятся. Моя мать жила без отца, и я рос без деда, и ничем я этому человеку не обязан, — вяло ответил Герман.

— Но так же нельзя… Вы его единственный родственник! Забудьте обиды! Помогите старику!

— Если вы такая сердобольная, вот и помогайте, — смерил безразличным взглядом ее этот красавец.

— Я бы с удовольствием, но что я могу?! Ваш дед, мне кажется, попал в руки мошенников, — и Катя вкратце рассказала о подозрениях, которые зародились в ее голове. — Понимаете, почему я приехала к вам? Я ничего не могу! Иван Федорович не хочет меня видеть.

— Правильно делает, — фыркнул Герман.

— Я не могу пойти в милицию, так как у меня нет никаких доказательств, одни только подозрения. И потом, на каких основаниях я к ним пойду. Вы его единственный родственник, и вас в милиции послушают, а от меня не примут даже заявления.

— А вам не кажется, что вы ненормальная и ваши подозрения всего лишь глупые домыслы? — спросил Герман.

— На моем участке умерла женщина от сердечного приступа, которая тоже пользовалась услугами «Ангелов с поднебесья», а у моей подруги умер преподаватель, связавшийся с этой фирмой, — сказала Катя, чувствуя сквозняк, так как у Германа было нараспашку открыто окно и входная дверь тоже не была закрыта до конца.